Лариса Баграмова - Проза

Лёля сидела на кухне и размышляла о людях и смысле жизни.

«Вот почему так странно? — думала она, — Когда я рассказываю людям сказки про себя, они охотно этому верят, а когда рискую говорить правду, то на меня или смотрят как на ненормальную, или подозревают во лжи… Неужели я всё-таки нелюдь?»

Для проверки Лёля пошла в ванну и посмотрела в зеркало: отражения не было.

«А и ладно, — махнула на себя рукой Лёля, — Хоть бы оно и никогда не появлялось».

И в зеркале тут же возникла Марина…

Лёля сидела на кухне и мрачно наблюдала за тем, как Борис жуёт бутерброд, уставившись в экран ноутбука.

— Мне нужна духовная пища, — неожиданно для себя самой заявила она Борису.

— В каком смысле? — поинтересовался тот.

— В смысле поговорить.

— Давай поговорим, — оживился Борис и повернул ноутбук к Лёле. — Я вот тут тебе новый сотовый присмотрел…

Леля поморщилась: её вполне устраивал старый, и Борис об этом знал.

— Не хочу я сотовый, — отмахнулась она. — Я поговорить хочу. Ты Бродского знаешь?

— Кто такой? — поднял брови Борис.

— Поэт.

— Умер?

— Умер, — вздохнула Лёля.

Они немного помолчали, после чего Борис ещё чуть-чуть повернул экран монитора:

— Сотовый, как живой…

Лёля нахмурилась и посмотрела в ноутбук. Сотовый ей живым не показался.

Борис открыл новое окно.

— Ну, вот машинка. Тоже, как живая. Хочешь куплю?

— Не хочу, — совсем расстроилась Лёля. — Мне Бродский нужен.

— Бродского не могу, — помрачнел Борис.

— Почему? — удивилась Лёля.

— Так он же умер…

И Лёля отправилась говорить о Бродском сама с собой.

Марину подруги считают блаженной.

Улыбка какая-то беспричинная, ответы на вопросы невпопад. Вещи роняет. То ли смотрит куда-то вдаль, то ли постоянно вслушивается во что-то…

А Сергей — абсолютная невозмутимость. Ни слова лишнего, ни тени эмоций на лице.

— Вот что ты в нём нашла? — спрашивают подруги Марину, — Он же молчит целыми днями. Чем он вообще занимается?

— Не знаю, — улыбается Марина.

— А что говорит?

— Ничего, — отвечает Марина.

— Ничего не говорит, непонятно чем занимается… Почему ты с ним? Кругом так много мужчин: и успешные, и весёлые, а песни какие поют! А этот и рта не раскроет.

Марина опускает глаза.

— Ты словно знаешь про него что-то, — не унимаются подруги.

— Знаю…

— Что? Что ты про него знаешь?

— Знаю, что любит, — шепчет куда-то в сторону Марина.

— Как? Как ты это знаешь?

— Не знаю, — улыбается она…

— Она всегда всем недовольна! — жаловалась Марина Лёле на свекровь, — Что ни сделай, все не так. Чашку не так поставила, полотенце не так повесила, краску не ту купила.

— Какую краску? — поинтересовалась Лёля.

— На могилу. Ограду красить. Я купила матовую, чтобы не блестела. Она взглянула, губы поджала и пренебрежительно так: что, глянцевую поленилась найти? И что ей сказать?

— Скажи, что для её могилы не поленишься.

— Ой, ну разве можно так? — смутилась Марина.

— А как она — можно? — ответила Лёля вопросом на вопрос, — А как Серёжа твой — можно?

— А что Серёжа? — удивилась Марина.

— Да в том-то и дело, что ничего. Спрятался за твою спину от мамаши и доволен. Сидит, как таракан за плинтусом, и твоими руками жар загребает. Сам-то молчок! А тебе за двоих отдуваться приходится.

— Лёля, у него душа тонкая, художественная. У него искусство.

— Ага. Такая тонкая, что и не разглядишь. Наверное, и нет вовсе. А у тебя толстая и приземлённая. Поэтому у него картины, а у тебя сковородки и грызня с его мамашкой. Ты сама не пробовала рисовать? — неожиданно спросила Лёля.

— Я? — удивилась Марина, — Почему я?

— А почему нет? — удивилась Лёля в ответ, — Ты что, кисточку в руках не удержишь?

— Искусство — это дар божий, это не просто кисточку в руках держать, это…

— Что — это?

— Лёля, — расстроилась Марина, — Ну какая из меня художница?

— А что? — вдохновилась Лёля, — Будешь, как Серёжа твой, ночи напролёт на тряпках каракули малевать, а днём пусть он тебе супы варит и от своей мамаши дверь охраняет.

— Лёля, он мужчина, — попыталась вступиться за мужа Марина.

— Вот именно! — осадила подругу Лёля.

Марина смотрела в окно с самым обиженным и несчастным видом. Деревянная рама местами облупилась, и Марина сколупывала краску, поддевая её ногтем. На подоконнике образовалась горстка острых ошмётков, и Марина, собрав их в ладонь, смахнула всё в форточку.

— И что мне нарисовать? — спросила она.

— Счастье своё нарисуй.

— Это как? Как можно нарисовать счастье? — растерялась Марина.

— Вот и рисуй, пока не получится, — посоветовала Лёля.

— Марина, он манипулятор! — убеждала подругу Лёля, стоя вместе с ней перед закрытой дверью мастерской Сергея. — Он тобою, как марионеткой управляет: дёргает за ниточки туда-сюда, а ты и рада…

— Тихо, — зашептала Марина. — Не шуми, слышишь, он музицирует…

— То есть как это: музицирует? — удивилась Лёля. — Он же у тебя художник.

— И художник, и музыку пишет, и стихи, и философ ещё, и…

— О! — Лёля схватилась за голову. — Зоопарк на пленере.

— Пойдём, — приоткрыла дверь Марина. — Только тсс…

Они зашли внутрь. В неясном полумраке, как мертвецы в длинных саванах, накрытые простынями, стояли мольберты. Тихая ломающаяся мелодия доносилась откуда-то из глубины, впрочем, за плотными рядами картин Сергея всё равно не было видно.

Лёля потянула за край ткани на ближнем станке, и материя упала на пол. С полотна на неё смотрела чёрно-белая Марина.

— Почему не цветная? — шёпотом спросила подругу Лёля.

— Я же тебе говорила, и куда теперь ту краску девать было?

Лёля потянулась к её лицу на холсте.

— Пальцы убери, укушу, — зашипела Марина, и Лёля отдернула руку. Правда, укусит, вон, как живая, глазами с картины зыркает…

Мелодия смолкла, и Лёля уловила неторопливое движение. Словно призрак, кристаллизующийся из неясного сумрака, силуэт мужчины переместился к центру комнаты и завис, почти не касаясь пола. В полумраке фигура Сергея выглядела расплывчатой, но внимательный взгляд приковывал к месту и лишал возможности двигаться.

«Нелюдь», — подумала Лёля, тщетно пытаясь пошевелить рукой или ногой.