Ольга Птицева - Тожесть. Сборник рассказов

— Я и так здорова, мам.

— Улучшается обмен веществ, восстанавливается кровоток, цикл нормализуется!

Только этого не хватало, Господи. Еще и времени — пятнадцать минут до выхода.

— Мам… — просяще протянула Соня, разглядывая подол. Вот тут осталось чуток, и можно выключать утюг.

— Цикл, Соня! — Голос мамы повысился на целый тон. — Как у тебя с циклом?

— Отлично у меня со всем… — процедила Соня, из последних сил сдерживая раздражение.

Получилось плохо. Мама обиженно замолчала. Соня прямо увидела, как она поджимает губы и откидывается на потрепанную спинку дивана. Сама в домашнем халатике поверх ночнушки, на голове беспорядок, лицо, отекшее от жары. Мама-мама-мамочка…

— Хорошо у меня все, мам, просто не рассчитала. — Лучше сразу загладить вину, чем до вечера мучиться угрызениями совести. — Ты как? Сердце не колет?

— Нет, — Маме и самой было лень припираться. — Я вообще звоню спросить, ты в свои драники сколько яиц добавляешь?

Утюг обогнул последнюю складочку. Драники и правда были особенные. Вначале трешь картошку с луком на узкой терке, сливаешь лишний сок, рубишь зелень, добавляешь соль, перец, паприку для цвета, сухой чеснок для запаха, потом два яйца, ложку крахмала. Жарить пузатыми лепешками на медленном огне, чтобы румянились и пеклись, но не подгорали. А на выходе получается нежнейшее лакомство, особенно, если со свежей сметаной. Володька эти драники любил, казалось, больше, чем, собственно, повод остаться ночевать.

— Ох, Лисина, ох, затейница! Давай с тобой лавку откроем? Драничную!

Тогда она еще хохотала над каждым таким предложением, думала, шутит. Не шутил. Тихонов загорался новым делом так же быстро, как потухал. Оставляя за собой выжженную землю рухнувших надежд и долгосрочных кредитов.

И пока язык сам диктовал маме рецепт драников, Соня продолжала злиться на Тихонова, отглаживая утюгом складки. Беду она заметила, распрощавшись с мамой — ржавый кусочек накипи вырвался из дырочки для пара и намертво пригладился к дорогущей ткани — вискоза и шелк, шелк и вискоза.

Соня коротко взвыла, дернулась к часам — до выхода оставалось десять минут. Рванула к шкафу, раскидала по полу платья, выудила одно, глупо цветастое, с длинной юбкой-солнцем, единственное легкое, но подходящее к встрече, натянула на себя, чувствуя, как липнет к телу синтетика, и в сотый раз поклялась, что обязательно накупит себе красивых и практичных шмоток, чтобы и в пир, и в мир. Обязательно, когда-нибудь.

Соня подхватила сумку и выскочила из дома, сбежала вниз по лестнице, и, каким-то особым чутьем человека нового времени, поняла, что забыла дома телефон, и что он там, конечно, уже звонит, а на том конце точно кто-то очень важный, и звонок этот все изменит, и как ты вообще без телефона весь день будешь, курица? Пришлось бежать обратно, звенеть ключами, не попадать в замок, чертыхаться на чем свет стоит под удивленные взгляды маленькой девочки Даши, которую соседка вывела на прогулку в самый неподходящий момент.

— Доброе утро, — бросила им Соня, прерывая поток малоразборчивой брани.

Но Даша, умница-девочка, разобрала.

— Мама! — звонко и восторженно выкрикнула он. — А тетя сказала слово, которое нельзя говорить! Знаешь какое? Знаешь?

За секунду до непоправимого, Соня попала ключом в замок, отперла дверь и скользнула за порог. Телефон и правда надрывался. Звонил отец. Соня судорожно сглотнула. Звонил он редко и только по делу. Например, когда кто-нибудь умирал. Или, когда пенсию задерживали. Третьего не дано.

— Да? — Соня застыла перед гладильной доской, где оставила телефон, и внутренне сжалась, предчувствуя плохие новости. — Пап? Что случилось?

— Я что не могу позвонить своей дочери просто так?

Голос отца был бодрым и размеренным. Значит, все живы, пенсия пришла в срок, можно выдыхать.

— Пап, я очень спешу, давай потом, хорошо?

— Ну конечно, на старика у тебя времени никогда нет…

Электричка приходила на Сонину станцию через двенадцать минут. Что на три меньше, чем нужно, чтобы добежать до нее. Соня смахнула с гладильной доски юбку, закинула ее в корзину для стирки и рухнула на стул.

— Как ты себя чувствуешь, пап?

И папа начал рассказывать. Про поясницу — тянет и колит, иногда прямо сил нет, про колени — стреляет и хрустит, про горло — закладывает, а еще налет такой, Сонь, прям ложкой снимаю, про зубы — восьмерка шатается, десны совсем трухлявые, про глаза — один слезится, второй хуже видеть стал, и даже про стул — то никак, то не остановишь.

Соня не слушала, только мычала озабоченно в паузах, а сама прикидывала, можно ли обойтись без такси? По всем подсчетам выходило, что впритык, да еще на поезде, который останавливаться будет у каждого столба. А что делать? Не платить же тысячу, а потом толкаться в пробках полтора часа?

Папа тем временем подошел к причине звонка.

— Я пальтишко отдал в химчистку на Рубинштейна, — наконец сказал он и многозначительно покашлял. — А маршрутку-то отменили до конца лета, Сонь, представляешь?

— Угу…

— Что угу-то? Маршрутки не ходят, как пальтишко забрать?

— Такси возьми, — ляпнула Соня и сама поняла, какую глупость.

Папа даже поперхнулся от негодования.

— Из моей-то глуши на Рубинштейна такси? Это же рубликов в триста выйдет, Соня! — запричитал он. — Триста кровных, я что же это, нефтяной магнат тебе?

— Нет, пап, ты не нефтяной магнат, — послушно опровергла Соня, взяла сумку и пошла к двери.

А хотелось рявкнуть, что есть мочи. Например, что никто его, бедного, в глушь не гнал. Это сам он ушел из дома. Сначала к молодой лаборантке, потом попытался вернуться, но мама не пустила. И пришлось ему съезжать к старенькой бабушке в дальний микрорайон, думал, что на время, а вышло, что навсегда. Ну и нечего жаловаться теперь. Лучше бы такси взял, уж не обеднеет с профессорской пенсии.

А сама-то? Мысль неприятно ввинтилась в левый висок, предсказывая к вечеру приступ мигрени. Соня постаралась успокоиться.

— Пап, я заберу пальто, напиши мне номер заказа и адрес химчистки.

Папа тут же успокоился, за тем и звонил.

— Ты только сегодня забери! А то пенни капать начнут.

Соня сглотнула горькую слюну, быстро попрощалась и сбросила звонок.

Дурацкое платье липло к ногам, в босоножки насыпалось пыли — тротуар у дома никак не могли починить, голова медленно наполнялась тяжелой водой. До электрички оставалось тринадцать минут. На две меньше, чем нужно, и Соня зашагала быстрее.

Очередь за билетом топталась в тесной коробке станции. Соня нащупала в кармане проездной, пробралась к турникету, приложила — красный. Еще раз — красный. Надсадно гудя, к перрону подползла электричка. Красный. Красный. Красный.