Никита Немцев - Русский бунт

И так ему осточертели, что Шелобей проснулся в три часа. С тоски пришлось дойти до кухни, заварить какао, высунуться в окошко и жадно вдыхать летне-липовый воздух вперемешку с жёлтым «Кэмелом»: он усиленно старался следовать Лидиному запрету и не думать о тире. Почти получалось. Но тут — шмяк — ему на голову кто-то плюнул.

Он высунулся и посмотрел наверх: негодяй скрылся — только бычок сигаретный мимо пролетел.

— Ни Бога, ни людей! — воскликнул Шелобей, ероша харчок в кудрях, и плюнул в окно.

Шелобей Степанович и Лида Ивановна — съехались (Шкапские-старшие умотали куда-то в Марокко). А всё-ж-таки квартирный вопрос тыкал под рёбра зубочисткой!

Как-никак, они нищие — и только две недели могут свободно распоряжаться этой квартирой (трёхкомнатной) на Балчуге. А дальше — надо искать работу, отмахиваться от друзей, ходить в магазины. И вообще — если честно — стрёмно взрослеть!

Это была не единственная проблема: обоим хотелось подальше от душной и пытливой Москвы, но Лида — хотела в Монголию, а Шелобей — в Англию (конкретно, в Шенди-холл, на могилу Стерна, «Тристрама Шенди» которого он совсем недавно дочитал; Шелобей так и не выяснил, от кого была та посылка с книжкой), если же совместить их кошельки — выходила сумма восемьсот девятнадцать рублей пятьдесят пять копеек (на две недели). Не зная, как им быть (но тщательно обыскав все ящички), Лида с Шелобеем готовили плов.

— А соберём тусовку, что ли? — предложил Шелобей.

— Не знаю. Я что-то устала от людей. — Её глаза были такие, будто ещё чуть-чуть и её поведут на убой. От жары последние дни голова и правда делалась свинцовая. А тут ещё эта докучная сессия!

Шелобей (с пахнущими луком руками) подошёл к ней и осторожно поцеловал в ушко. И тут же зашептал:

— Я тебя…

— Прекрати! — Лида отшарахнулась, дерзко всхлюпнула носиком и продолжила резать курицу.

(Этот дикий запрет на слова «я тебя люблю» всё не прекращался. Шелобею оставалось только мириться с этим, но объяснения в духе: «я тебе не верю!», «всегда вы так говорите, а потом сбегаете!», «давай не портить наше чудесное время!» — его, по правде, заколебали уже).

— Ну хорошо. — Шелобей умыл руки. — Я тогда на митинг пойду.

Проходил тут один — как раз неподалёку — несанкционированный.

(Разумеется, Шелобей плевать хотел на всю эту активную гражданскую туфту — это он Лидочке назло.)

— Ты дурак? — Она даже не положила нож.

— Типа того.

— А если тебя заберут, арестуют, — что я буду делать?

— Писать письма на тюрьму. — Шелобей нагло закурил (на кухне же нельзя!).

В глазах Лиды, неловко сморщившихся, застыл водянистый испуг: её губы вздрагивали, но не решались говорить об этом открыто; нос какое-то время держался, а потом тоже затрясся истерически.

Лида упала без сознания.

Браня эту глупую сонницу, Шелобей (всё с сигаретой в зубах) вытащил из её кулачка нож и перетащил Лидочку в спальню. Уложив её, выкурил ещё пару сигарет, добросал в казан всё необходимое, — и пошёл к Лиде в комнату, покемарить (там был кондиционер). Шелобей, сердитый, лежал. Взглядывал на Лидин затылок, думал ожесточённо. И что дальше? Сначала отговаривает от тире — придурь, видите ли, ребячество, понимаете ли! — а потом…

— Я тебя люблю, — пробормотала она во сне (просто, по-детски), причмокнула и обняла покрепче подушку. Шелобей разозлился на свою злость и отпечатал крепкий поцелуй на её затылке.

Тут в дверь позвонили (о, этот немилосердный треск!) — Шелобей безохотно пошёл открывать. На пороге стоял и переминался Елисей.

— А ничё, нормалёк у вас хата, — сказал он, вытирая ноги о коврик. — Когда туса?

— Да Лида против. У тебя откуда адрес вообще?

— Ты ж с моего компа такси вызывал. А чё — гостям не рад?

— Да рад, рад, — соврал Шелобей.

Они прошли и поставили чайник. Елисей как фокусник достал из рюкзака коньяк:

— Это вам. С Днём России. — Бутылка стукнула о стол.

— Спасибо, но…

— Да не, я бухать не собираюсь. Я так, чисто попрощаться забежал.

Шелобей удивлённо уставился на Елисея: тот, кажется, был менее пропит и прокурен, чем обыкновенно.

— Куда едешь? — спросил Шелобей и встал разлить чай.

— Да в Питер, куда ж ещё. — Он сделал движение рукой. — Мне не надо.

Пришлось отставить вторую кружку.

— Трактат про «диалектику зашквара» дописывать? — Шелобей уселся.

— Ну да. И в универ поступать буду. А то тупо как-то без вышки.

Шелобей попил чай. Елисей помолчал.

— А где Лида? — спросил Елисей.

— Она… спит…

— Можно посмотреть?

Просьба была странная, но Шелобей пожал плечами и повёл. Елисей постоял немного у кровати и покивал:

— Ну что могу сказать: кайфово тебе. Моя жизнь в тысячу раз хуже.

— Да ладно тебе.

— Ну ничё. Скоро тоже буду как сыр в масле.

Ещё немного посидели (бестолково и безмолвно), потом Шелобей проводил Елисея до лифта. Все прощальные слова уже были сказаны, а лифт никак не ехал. Шелобею вдруг стыдно сделалось, что он так бесился на Елисея: ну подумаешь, херню морозит, прилипает, нагоняет депресняк, вечно стреляет сигареты, мелочь на проезд, норовит остаться на ночь, тырит толканку, всё сжирает, пьёт, спаивает, пьёт… В Питер, в Питер, в Питер! Доброго пути!

Дверь хлопнула, голова квадратная — нет, Шелобей лучше вздремнёт. Тиреизм… Да кому он сдался? Жить надо. Надо лежать.

В дверь вежливо-настойчиво постучали (звонок же работает?). Елисей, поди, наушники забыл. Бурчащими шагами Шелобей вернулся и открыл.

Перед ним стоял хворый человек — опершись на трость, в чёрной мантии, в парике, с пышным кружевом на воротнике и рукавах рубашки. Улыбался он странно, ухмылисто надувая губы, но всё-таки — скорее весело.

— Тристрам Шенди! — ахнул Шелобей.

— — — — — — — — — — Шелобей, мой досточтимый друг, давай мы обойдёмся без этих выпадов любезного лицемерия? Просто Тристрам — истинно шендистски Тристрам, — — — — — — — — — — заговорил он совершенно по-русски и, отведя трость за спину и чуть наклонившись, протянул руку. — — — — — — — — — — Я, признаться, проездом в Москве, но по удачному стечению обстоятельств нанимаю комнаты прямо напротив твоих. Надеюсь, предложение переместиться ко мне не смутит твою замечательную особу?

— Нет, что вы… Что — «ты»! — Шелобей обычно не чурался панибратства, но это «ты» — было таким невероятным, что он не смел верить.

На Шелобея свалилась рассеянность. Он обулся — разулся — убежал к Лиде — попытался будить — не разбудил — поцеловал в губы — выбежал в подъезд в носках — вернулся, закрыл форточку и снова обулся.

— — — — — — — — — — Не могу не отметить твоего сходства с моим верным Обадией, — — — — — — — — — — хохотнул Тристрам.