Никита Немцев - Русский бунт

Тут позвонил Шелобей.

— Елисей, блин, выручай! Я с Лидой на каток собрался, а она говорит тебя позвать, — а то не пойдёт она.

Я пытаюсь отмолчаться. Шелобей тоже не говорит.

Снег. Снег. Снег.

— Кхм… Тебе не кажется, что это говёная идея? — Я зол, раздражён и даже это не скрываю (вся Москва — бредовый котёл, в котором варят очень странный суп, а есть его предсто…).

— Да, понимаю, — Шелобей лепетал в трубку. — Но будет ещё какая-то Лидина подруга, так что не совсем фуфлыжно. Ты придёшь?

— Когда?

— Сегодня, в семь, на ВДНХ.

— Попробую.

Я засунул телефон поглубже в карман.

ВДНХ желтился своими бесконечными огнями, красовался колоннадами на входе, с беспечностью русского дворянина бросался павильонами, чесался костлявыми лесами, спасался от вечернего ветра музыкой — люди ему, кажется, не очень-то и нужны.

А набилась целая очередь.

— Да пневмония у Илюхи. Всё! Хана ему.

— Ма-а-а-ам! У меня ножки устали.

— А раньше тут один большой каток был… Опять попилили, сволочи.

— Расскажи мне про покупку. Про какую про покупку? Про покупку, про покупку, про покупочку мою!

— Каждый Новый год — о, давайте попрёмся на каток! Давайте попрёмся!

— А я думал, я здесь самый несчастный человек. — Шелобей обречённо курил (кататься на коньках он совершенно не умеет). Лида ткнула его в бок и покивала со строгостью: я за тобой слежу. Он, видимо, подумал чего-то не того — схватил в кулак мысль и зашвырнул подальше.

Очередь дымила (все — даже дети), тёрла руки, танцевала, развлекалась смехом и словами, — а в самых пальцах ног уже сидел косматый мороз.

Лида была в пуховике (слегка тюлень), с серо-голубыми глазами (ресницы, кажется, покрылись инеем): из-под её шапки (немного растаманской) торчат и тусуются дреды («Эй-йоу! Они не говорили, что тут так холодно!»). Совершенно неожиданно она вдруг снимает варежку, достаёт указательный пальчик — и серьёзнейше чешет им вокруг рта.

Шелобей с Лидой не смотрят друг на друга и молчат.

Я тоже.

— Кофе! Горячий кофе! Кому кофе?

— А что с твоей подругой приключилось? — сказал я, чтобы уж хоть что-нибудь сказать.

— А ей бывший палец откусил, — сказала Лида, — поехали пришивать.

Стояли, мялись, как пингвины. Очередь галдела кто как мог.

— Хочу в Сирию, — сказала вдруг Лида и спрятала выбившуюся дрединку под шапку. — Фыр-фыр.

— Езжай, чё, — сказал Шелобей.

— А там не стрёмно? — сказал я.

— Стрёмно. — Она улыбнулась своими пышными губами. — Зато красиво.

Шелобей заходил, немного нервно:

— Да какая разница? Куда бы ты ни ехал — всё равно с собой берёшь себя. — Шелобей плюнул и утёр рот. — Про это у Бодлера ещё было, ну.

Лида стала напевать под нос. Шелобей продолжал ходить и плеваться. Очередь ползла.

В сарае, где сдавали куртки и обували коньки, было что-то новогоднее (то ли давка, то ли музыка, то ли чудившийся запах мандариновых корок). Шелобей с Лидой уходили — за коньками, за другим размером, сдать вещи — и возвращались. Гостевые носки в полиэтиленовых пакетиках с почётом попрятали по карманам.

Лёд, советская музыка, гвалт. Весёлый скользкий скрип и суета.

В плане катания на коньках мы с Шелобеем были два валенка — и оба из говна; Лидочка же на льду была богиня. Пока она проезжала первый круг, чуть-чуть не визжа от восторга, Шелобей несколько раз упал (вцепившись в меня и утянув тоже). Встать не получалось — руки подгибались, колени ускользали, филигранно проезжающие дети хохотали. Лидочка — подлетела, нас подняла (дружелюбно и свойски) и дальше покатила.

— Очередное унижение, — сказал Шелобей, когда она отъехала.

— Ты чего?

Каток — штука круглая (я об этом совершенно забыл): кружить, кружить, кружить — непонятно только зачем. По сторонам тёрлись павильоны и щёлкали семки, глядя на бестолковый и уклюжий (не считая Шелобея) люд. Синие, розовые, зелёные пятна скользили — это был не лёд, а сладкая вата (ужасно химозная). В центре катка стоял красный самолёт: от мороза он никуда не мог улететь.

Шелобей с Лидой сделали круг, потом ещё круг, кое-как ещё один, с Божьей милостью, ещё один… Шелобей остановился умирать от одышки.

— Самое тупорылое занятие на свете! — сказал он, достаточно побледнелый, чтобы в компании мимов сойти за своего (как раз бабла поднять).

Из-за поворота валькирией вылетела Лида («Звенит январская вьюга!..») — и подхватила нас под локти:

— Расфыркались тут! Давайте вместе — левой-правой, левой-правой!

Кажется, у кого-то были проблемы с «лево» и «право». Вместо скольжения — выходило барахтание («…А пото-о-ом не найду-у-ут — никогда-а-а!»).

— Да ноги полусогнутые — и по одной, по одной.

У меня даже стало получаться, а Шелобея заносило вбок. Лида как-то умудрилась подхватить на ходу упаковку платочков (заманчиво лежавшую на льду) и вручить её мне (просто я был справа) — мы впилились в забор, и упали в хохоте (Шелобей, впрочем, хранил угрюмость).

Зашли выпить глинтвейна (по ворсу, на коньках — всё подгибается). Лида сняла шапку:

— А вчера я к психотерапевту ходила, у неё цветы стоят загнивают. Я спросила: что это у вас за цветы? А она мне — Женское счастье.

Глинтвейн оказался дорогой и невкусный (да и, кажется, безалкогольный). Шелобеевы движения — как-то неловко-громоздки (садясь, он проломил дешёвый икеевский стул, но продолжал сидеть как ни в чём не бывало). Лида (пуховик-капусту она расстегнула — на волю бросился шарф) прихлёбывала, глядя в окошко.

— Ну и чё твоя несчастная тебе назатирала? — спросил Шелобей, изучая плитку на стене.

— Биполярочка, говорит. — Лида поковыряла в носу (с удивительной грацией), потом вспомнила, что не одна, и упрятала козявку в салфетку, как задумчивый ребёнок. — Колёс прописала, но сказала, что настроению всё равно кабзда. — Она улыбнулась. — А ещё у меня эпилепсия, так что если я тут в корчах упаду — ты мне палочку в зубы сунь. Ну… То есть, вы.

— Да чухня эти ваши психотерапевты! Сами выдумали болезни — вот и лечат. Человеку должно быть хреново — а то человека никакого не будет… Ну вот когда ты чай наливаешь — и он расплескался, руку обжёг. Не расплескайся он — фиг ты почувствовал бы, что чай какой-то наливал. «Всё должно происходить медленно и неправильно…» — Он потянул сопли и отпил глинтвейна. — Ну представьте себе: всё вдруг стало бы как по маслу?.. — Стул неожиданно треснул и раскололся — Шелобей провалился, и сидушка оказалась у него под мышками. Тут же подлетел продавец, но Лида как-то гаркнула на него, и мы убежали.

Дальнейшее катание походило на мытарства: Шелобей пытался догнать Лиду, — а она ускользала. Не выдержав и вспротестовав, он решил даже сжульничать — покатил против часовой стрелки. Первый раз Лида его просто не заметила. Второй раз — заулыбалась, показала язык (сложив его весёлой трубочкой) — и дальше покатила. На третьей попытке Шелобей попытался обнять Лиду прямо на лету.