Сергей Докучаев - О всех, забывших радость свою

— Здорово! — сказал я. — Ты чего не спишь в такую рань?

Степан повернулся ко мне и стал водить языком по внутренней поверхности зубов, словно отыскивая остатки пищи.

— Я еще не ложился, — выдавил он из себя. — А ты откуда тут взялся? Здорово…

— Что такой хмурый? — улыбнувшись, спросил я. — Пил, что ли? Откуда только поводы берете?

— Разве нужен повод? — удивился он. — Холод этот собачий бесконечный, разве не повод?

— Повод, конечно, — отозвался я в поисках стула. — Слушай, можно я у тебя сегодня побуду до вечера?

— Будь, — сухо ответил он.

— Я могу у тебя тогда где-нибудь прилечь на часик отдохнуть? Что-то неважно себя чувствую.

— В зале на диване можешь лечь, — сказал Степан, вытирая руки бумажным полотенцем. — А мегера твоя чего не пришла?

— Она на тренинг улетела в Турцию, — не сдерживая смеха, сказал я. — Она, Степ, не мегера. Она хорошая.

— Ну да? — вопросительно подняв одну бровь, спросил он. — Я ей никогда не нравился. Помнишь, как она меня шизоидным назвала?

— У всех бывают свои заскоки. Главное, что на дружбу нашу это никак не повлияло.

— Как сказать, — закрыв кран, ответил он. — Я у вас, когда последний раз в гостях был? Правильно. Никогда.

— Блин, Стёп, ну ты же знаешь Катьку. Да, она не любит всю нашу компанию. Но я ведь к тебе приехал.

— Когда мы последний раз виделись? Вот сейчас — и то, только потому, что твой железный занавес уехал на тренинг. Под каблук она тебя взяла плотно, Макс, под каблук.

— Какой еще каблук? Просто не хочу ее расстраивать. Скандалы по пустякам не люблю.

— Небось, требует, чтобы все было, как она хочет? — ехидно спросил Степан. — Если что, то ночью ничего не жди? Так ведь?

Он облизнул губы, достав сигарету из кармана и сунув ее между губами.

— Давай не будем об этом, Степ. Главное, что я к тебе приехал. Вечером выпьем, и все будет по-старому.

— Не будет ничего уже по-старому, — ответил он, доставая чугунную сковородку из духовки. — Знаешь, Макс, Андрюха Ларин хоть и под каблуком, но с Ленкой ко мне по-человечески относятся. То бутылку из-за бугра привезут, то еще чего-нибудь вкусного. А от тебя с твоей Катькой я что-то не помню такого. Один смех.

— Это ты называешь «относиться по-человечески»? Я вот только от них. Звал его к тебе приехать вдвоем.

Я решил опустить подробности разговора с Андреем.

— Иди, поспи, — разбивая ножом в сковородку куриное яйцо, промямлил он. — Вид у тебя действительно какой-то странный. Как будто тебя семеро били. Только там смотри, не прибрано. Я квартиру сдаю, если не знаешь.

— Чего я тебе сделал, Степ? Что вы сговорились с Андреем, что ли?

— Никто ни с кем не договаривался ни о чем. Иди, отдыхай.

Сняв пальто и повесив его на единственный свободный крючок, я прошел в зал. Здесь многое осталось таким же, как при жизни бабушки Степана: желтые обои в цветочек, отклеивающиеся от стен и местами покрывшиеся бурыми маслянистыми пятнами, дубовый стол, сервант, как помню, югославский, мешковатого вида коричневые шторы, два зеленых велюровых кресла на деревянных ножках и такой же диван. И все же зал больше не был тем уютным местом, которое отложилось у меня в памяти.

— Надо бы прибраться, — сказал Степан, незаметно появившись у меня за спиной. — Уж извини за бардак.

— Ты кому квартиру сдаешь? Что за свинарник, Степ? Им что, сложно бутылки выносить за собой? Ты чего их распустил так? Тебе самому не противно так жить?

— Да ладно, не нуди, — ответил он, уходя назад по коридору. — Ты еще будешь тут учить, как мне жить…

— Они тебе хоть платят за проживание?

— Попробовали бы они не заплатить, — отозвался он с кухни.

На стене от входа висела знакомая фотография в рамочке. Я подошел к ней: Степан слева, Андрей справа, Иван, Марат, Колька, Никита, а в центре — бабушка Степана, Клавдия Натановна. День рождения Степы. Сколько же лет прошло? Пять, шесть, семь? А как будто только вчера отмечали.

Мы ее очень любили. Знали, что можно спокойно пошуметь, поиграть на гитарах, попить пива с вяленой рыбой. Она была хлебосольным человеком, от Степана мы голодными никогда не уходили. Бабушка появлялась нам на глаза только тогда, когда это было нужно, а все остальное время тихонько вязала на кухне или сидела у соседки.

Я скинул с дивана грязное тряпье, несколько пустых мятых пачек от сигарет, переложил стопку журналов, кое-как открыл форточку, чтобы впустить свежего воздуха и разогнать застоявшийся смрад.

Снял брюки, свитер и, оставшись в рубашке, лёг на диван. Укрыться было нечем. Я повернулся головой к стене, и, свернувшись калачиком, сразу заснул.

— Вставай, Макс! — теребя меня за плечо, крикнул Степан. — Хватит дрыхнуть.

Голова раскалывалась от зудящей боли, было тяжело дышать. Каждый вздох отзывался бульканьем и хрипом в легких.

— Сколько времени? — вытирая ладонью, пот со лба, спросил я.

— Почти десять.

Было заметно, что Степан уже немного принял на грудь.

— Чего десять?

— Вечера, конечно. Чего же еще.

— Ну и ну, — сказал я. — Мне можно остаться?

— Оставайся, я же уже говорил.

— Слушай, я душ приму?

— Да, без проблем. По коридору и налево, щеколды нет. Смой там только, а то гости белье стирали свое.

— У тебя сколько человек квартиру-то снимает? — спросил я, все никак не придя в себя.

— Не знаю точно. Семья из Душанбе.

— Ты бы завязывал пить, да разобрался, что к чему, а то останешься без квартиры когда-нибудь, — проговорил я сквозь кашель.

— Может тебе лучше домой поехать, а? — зевая, спросил Степан. — Раз не нравится у меня. Тебя сюда никто не звал. Сам пришел.

— Да ладно, ладно, не ворчи. Я так…

Ванна была похожа на общественную сушильню. Пришлось попотеть, чтобы освободить место и нормально помыться. Судя по шуму в коридоре, в квартире прибыло.

Выйдя из ванной, на ходу вытирая голову махровым полотенцем, я прошел на кухню и не поверил своим глазам. На шатающейся табуретке сидел розовощекий маленький мальчик, разглядывая банку с говяжьей тушенкой. Его ангельские глаза были полны чего-то невыразимого. Он посмотрел на меня, улыбнулся и поставил банку обратно на стол, где лежал черный хлеб и увесистый пучок свежего зеленого лука.

Безумие этой новой детали делали квартиру Степана совсем немыслимой.

Я убавил огонь на плите, чтобы в чугунной сковородке не подгорела картошка, и рассеянно спросил мальчика:

— Тебя как зовут?

— Паша, — тоненьким голосочком ответил он.

Его внимание привлекла пачка сигарет, лежащая на столе. Я взял ее и положил на холодильник подальше от глаз.

— Ты чей вообще? Как сюда попал?

Было слышно, как Степан где-то в закоулках квартиры с кем-то ругается. Причем отвечали ему на смеси русского и какого-то восточного языка. Был слышен детский плач.