Давид Фонкинос - Две сестры

Сестры вернулись домой, чтобы выпить чаю. Усевшись с ногами на диван и натянув плед на колени, Агата предложила сестре посмотреть их детские фотографии. И та, сделав над собой усилие, согласилась: она очень хотела убедить сестру, что старается выйти из депрессивного состояния. Хотя даже сама перспектива – погрузиться в воспоминания об их прошлом – вызывала у нее почти физическую тошноту. Зато Агата, напротив, с преувеличенным умилением вспоминала разные эпизоды из их отрочества, стараясь изобразить незаурядными даже самые банальные. Люди часто придают случаям из своего прошлого почти мифологическую значимость. Вот и Агата со смехом перебирала события, в которых не было ничего забавного; Матильду это раздражало, но она не подавала вида и старательно улыбалась; будь ее сестра хоть чуточку прозорливее, она сразу уловила бы фальшь в этом оскале. Но одна вещь действительно поразила Матильду: на всех снимках Агата выглядела гораздо счастливее, чем она сама. Может, потому, что она старалась улыбаться в объектив? Нет, просто она была более жизнерадостной, чем сестра, только это не сразу бросалось в глаза. Когда они были маленькими, никто не считал, что старшая сестра веселее младшей, напротив, все часто утверждали, что у них совершенно одинаковый характер. Так почему же Матильда именно сейчас осознала это различие? Оно было почти незаметным, но теперь она видела только его. Ей казалось, что даже те, давние снимки ясно свидетельствуют об одном: Агата гораздо больше, чем она, создана для счастья.

Затем Агата, подобно аниматору в курортном отеле, предложила еще одно развлечение – полить цветы на балконе; она говорила о них с такой нежностью, словно они тоже были ее детьми. Она обожала свою герань, а еще больше густой плющ, который обвивал весь ее маленький балкон. Матильда не помнила, чтобы Агата прежде питала такую страсть к цветам; во всяком случае, она никогда не говорила об этом. Наверняка это началось с ее замужеством, с этой квартирой. «Нет, все-таки это смешно, – подумала Матильда, – восторгаться шестью квадратными метрами так, будто это имение в двенадцать гектаров!» Агата заботливо полила цветы во всех горшках, приговаривая, что бедняжкам очень хотелось пить. И Матильда спросила себя: а может, любовь как раз и заключается в этих каждодневных материальных заботах? Она уже не осуждала страсть Агаты к цветам – напротив, признала, что это стремление к красоте кому-то может доставлять удовольствие.

– Ну-ка, помоги мне справиться с плющом, я должна его подстричь, иначе он заглушит балкон нижних соседей.

– Ладно. А что я должна делать?

– Просто крепко меня держать. Обычно это делает Фредерик.

И Агата, прихватив большие ножницы, взобралась на стремянку.

Матильда подошла и стала придерживать сестру за талию, удивляясь, что та не чувствует ни страха, ни головокружения: как-никак балкон находился на девятом этаже. В этом пренебрежении к опасности было что-то завораживающее.

– А ты не боишься? – спросила Матильда.

– Да я уже привыкла. И потом, ты ведь меня крепко держишь.

– Да.

– Прямо с ума сойти, как он быстро растет, этот плющ. Я поставила для него подпорки, и он обвился вокруг них, как некоторые хищные лианы, – стоит им добраться до добычи, и они ее уже не выпустят.

– А я и не знала, что он такой…

– Есть несколько разновидностей плюща, которые называются «душителями деревьев». Мне ужасно нравится это выражение. А ты не находишь его чересчур красивым?

– Душители деревьев… – повторила Матильда. – Да, верно. Не знаю, красиво ли это, но образ сильный.

– Ну вот, здесь я закончила. Сейчас подстрижем с другой стороны, а потом сходим за Лили, ладно?

– Если ты не против, я бы лучше осталась дома и немного полежала.

– Ну конечно, я понимаю. Я, наверно, замучила тебя, бедняжка моя!

– …

Матильда вернулась в комнату Лили и закрыла ставни. Время шло к пяти часам, а ей хотелось только одного – чтобы скорее настала ночь.

Три таблетки снотворного, принятые Матильдой, позволили ей проспать до завтра, почти до полудня. Она с удивлением констатировала, что вся маленькая образцовая семья Агаты собралась в гостиной. Оказывается, была суббота: а Матильда давно уже не вела счет дням.

Агата и Фредерик решили по возможности избегать разговоров о состоянии Матильды. И всеми силами старались беседовать только на такие темы, где не всплывало бы имя Этьена. Еще немного, и они начали бы обсуждать приближавшийся чемпионат по фигурному катанию.

За обедом Фредерик завел речь о последних достижениях в области искусственного интеллекта. Однако жена прервала его:

– Погоди, за тобой не угонишься. Я почти ничего не понимаю.

– Да неужели? Но ведь я стараюсь объяснять доходчиво.

– А ты что-нибудь понимаешь, Матильда? – спросила Агата.

– Не так чтобы очень…

– Ну вот, никто здесь мной не интересуется!

Сестры обменялись улыбками, которые вот-вот грозили перейти в смех, однако им обеим удалось сдержаться.

И все же Матильде понравилось, как Фредерик говорит о своей работе. Она любила людей, увлеченных своим делом, да и сама была такой. И впервые внимательно присмотрелась к своему зятю. Прежде она не питала к нему интереса, просто считала симпатичным парнем, может, слегка не от мира сего, но вполне надежным и доброжелательным. Вот он-то уж точно не смог бы поддаться чарам бывшей любовницы, вернувшейся из Австралии. И теперь, приглядевшись к Фредерику, она сочла его вполне даже привлекательным. Его лицо напоминало песню, слова которой вплывают в памяти сразу, без всяких усилий. А кроме того, он был любящим отцом и обладал достаточно твердым характером, чтобы обеспечить своей семье благополучное будущее.

Фредерик предложил Матильде кофе.

– Что ты сказал? – спросила она, не сразу очнувшись от занимавших ее мыслей.

– Ты кофе хочешь?

– Нет, спасибо, я выпью где-нибудь в городе.

– А ты разве собираешься выйти? – удивилась Агата, и в ее голосе проскользнула легкая тревога.

– Да, хочу подышать воздухом. Может, мне от этого станет легче.

– Хочешь, я пойду с тобой?

– Нет-нет, сидите спокойно, я не хочу надоедать вам с утра до ночи.

– Да ты нам вовсе не надоедаешь, – возразил Фредерик.

– Спасибо, приятно слышать, – прошептала она.

Матильда не знала, куда направиться, и решила идти куда глаза глядят. А это оказалось сложно. Этьен отравил своим присутствием весь Париж. И повсюду, где бы она ни проходила, перед ней вставали воспоминания об их совместной жизни. За пять лет они подчинили весь Париж своему счастью. Этому убитому счастью. Что же теперь делать? В конечном счете Матильда подумала: а не купить ли ей план города? Вернувшись в свою комнату, она развернула его и зачернила маркером все кварталы, где, как ей помнилось, она гуляла вместе с Этьеном. В результате на плане почти ничего не осталось: Париж свелся к нескольким жалким островкам, тесным, как тюремная камера.