Антон Евтушенко - Симптом страха

— Что ты имеешь в виду? — покраснела Нэнси.

— Не понимаешь, о чём я? Трофейная бригада, которую мы встретили в Изборцах, помнишь? Я решил, что ты с ними связана, вроде как заодно…

— Это же совершенно нелепое предположение!

— При первом приближении — нет. Я наводил справки. Ты состояла в пермском клубе археологов, работала с документацией и даже привлекалась к полевой работе. С этим надо считаться.

— Мы были легальными поисковиками, — насупилась Нэнси, парализованная мыслью, что разговор, который неизбежно нависал, который Глеб даже старался оттянуть, всё же начинался — и начинался он издалека.

Держа стеклянные шары, согревая их пальцами, они медленно двинулись вдоль фотографий в рамах, повинуясь энтропии толпы и интуитивно забираясь в гущу. Под ногами жила ковровая дорожка — чрезмерно отзывчивая к мерным, немного дробным Нэнсиным шагам. Всё чаще, поникнув, она смотрела на ромбы и зигзаги динамичного и будто бесконечного ковра, а вовсе не на фотографии. Она чувствовала, как медленно лицо заплывает жаром. Украдкой, стараясь не выдавать своей краски, Нэнси стреляла из-под хмурых бровей взглядами в Глеба: тот пощипывал кончики своих неприятных, похожих на щётку усов, словно убеждаясь в их существовании, и мрачно ухмылялся.

— Ваши археологические изыскания, мягко говоря, не всегда находились в правовом поле. У нас по закону, если ты выкопал что-то, пролежавшее в земле больше ста лет, то обязан сдать находку родному государству, иначе ты преступник.

— Всё, что представляло ценность, мы передавали фонду культурного наследия, — упорствовала Нэнси. — У нас был представитель, эксперт в области оценки предметов. Он проводил музеефикацию на месте.

— Почти наверняка этот эксперт работал в интересах руководства археологического клуба. Схема-то проста: ты сдаёшь находку и получаешь 25% согласно заключению экспертизы. Это удобно для вещей, не представляющих особой ценности. По-настоящему ценные находки, конечно, не музеефицируются, а уходят на чёрный рынок. Так что с точки зрения закона ты состояла в организации точно таких же чёрных следопытов, как и та трофейная бригада.

— Неправда! — с жаром возразила Нэнси. — И я даже сейчас не о себе. Если ты выкопал что-то, пролежавшее в земле больше ста лет, то обязан сдать находку государству, но! Я бы вовсе не рассчитывала на 25%, про которые ты тут заявляешь.

— Так положено по закону.

— А в реальности выдадут почётную грамоту, которую можно будет вставить в рамку и повесить на стену, как напоминание о собственной глупости.

— Не будем спорить, — угрожающе-устало ответил Глеб, — тем более, что на твой счёт я ошибался.

— Да-а? — лицо Нэнси сразу стало строже. — Как тебе вообще пришла в голову подобная нелепость?

— Это долгая история, которая опять-таки касается отца. Если ты готова слушать…

— Мне важно это знать в любом случае.

Будто для смелости она влила в себя остатки шампанского, и Глеб ловко перехватил её бокал, вместе со своим водрузил на поднос шустрого гарсона в надраенном переднике, пролетавшем мимо. Плотненький, губастый, добродушный, он не ожидал подобного развития событий, хотя мог бы и предвидеть особым третьим оком, стало быть, сейчас дремавшем под фуражкой с козырьком, туго набитой белой, закрученной в кольца мальчишеской чёлкой. Поднос закачался и горячий ветер неминуемой оказии опалил фигуру официанта растревоженным душком. Побледневшее рыбье лицо его окаменело. С акробатическим исходом он крутанулся вокруг оси, вменяя многочисленным пустым бокалам на подносе стойку «смирно» и достойно перевёл горячий ветер под красивый выход из пике. Ветер тут же дунул в его острые, трепещущие крылья, и гарсон, безмерно торжествуя, скрылся, ловко лавируя среди стаек сбившихся людей.

Глеб будто даже не заметил акробатических танцев с бокалами, пытался высмотреть подходящее место для продолжения беседы. Ему явно не нравилось присутствие людей. Он подвёл Нэнси к никелированным круглым перилам, отсекавшим световой колодец от межэтажного перекрытия, и посмотрел вниз.

— Проваленная операция в 95-м, — помедлив, начал он, — больно ударила по самолюбию отца. Гарибальди мне рассказывал. Там была мутка с латышскими ультралеваками, которые прикрывались деятельностью нацпартийных. Одна из фракций называлась «Перконкрустц», или «Гром-крест». Именно ею плотно занимался мой отец. Честно говоря, история эта «с длинной бородой». Пока планомерно происходила фашизация Германии, — Глеб с удовольствием завёл любимую пластинку, — и Гитлер становился диктатором объединённого, дефедерализованного третьего рейха, Латвия полным ходом прививалась своей инъекцией нацизма. Через десять лет в уже в оккупированной немцами Прибалтике генерал-инспектор всех войск СС Рудольф Бангерский, к слову, бывший министр обороны Латвии, передал слова избранного фюрера, обращаясь к латышам по радио. Дословно не помню, но мысль Гитлера сводилась к тому, что латышский народ, в котором обнаружилось столько отличных бойцов, не должен остаться в тени. В эфире Бангерский подчеркнул, что мобилизация военнообязанных латышей является первым шагом к восстановлению государственной независимости Латвии. Сразу после радиообращения бывший министр обороны поставил свою подпись под документом о призыве в добровольческий легион ваффен СС подданных Латвии, всех молодых людей в возрасте от 25 до 29 лет. И пошло-поехало! Для ускорения темпов мобилизации использовали пропаганду и делали это руками антисемитски и русофобски ориентированных группировок. Последняя мобилизация латышской молодёжи была объявлена осенью 44-го, когда 15-я и 19-я гренадерские дивизии потерпели серьезные поражения, брошенные на амбразуру против наступающих красноармейцев. Судьбы молодых людей, из тех, что остались в живых и не полегли на поле боя, были надломлены. Большая их часть смогла в итоге бежать за границу и была взята на учет местными разведструктурами, формировавшими антисоветское подполье в условиях «холодной войны». Меньшая часть, пропитанная идеологией нацизма, растворилась в ставшей вновь советской Прибалтике и дала потомство, которое, будучи предопределено средой, продолжало инфицироваться этой заразой. Она дала не только всходы, но и спелые, сочные плоды в либеральных 90-х, когда те самые антисемитски и русофобски ориентированные группировки были подняты из праха и перезапущены для раскрутки нового пропагандистского маховика. Дерзость и циничность, с которой действовали вновь созданные организации, обескураживала. Например, молодчики из «Гром-креста» печатали свои листовки в типографиях при русских православных храмах. Когда Ленка рассказала мне о том, что ты увидела в салоне «форда», при этом упомянув о подозрениях Бубы насчёт происхождения книги, я решил, что для подробной фотокопии рукописного свода потребуется, как минимум конспиративная типография с хорошим оснащением. Стал думать, могут ли в этом быть причастны транслитруверианцы. Было как-то подозрительно, что Буба так быстро определил книгу по твоему довольно скудному описанию. Но потом я решил, что, если бы это была их работа, он бы уж точно держал язык за зубами. Да и потом, в Изборцы привёз вас я, а встреча с копателями была случайна. Никаких зацепок, никаких общих точек соприкосновения я не находил, как ни старался. Этот вариант я счёл невозможным. Однако мне показалось подозрительным что всего в полукилометре от развернувшейся деятельности копателей, находился один из фигурантов того дела, которого разрабатывал отец. Это был автор той самой чёрной иконы…