Антон Евтушенко - Симптом страха

— И сколько таких как ты… внедрённых?

— Точно сказать нельзя. Не потому что не положено, а потому что не известно. Особенность внештатов заключается в том, что делами с их личными данными ведают только продюсеры. Во всех отчётах фигурируют оперативные псевдонимы. На учёт в отделе кадров внештатных сотрудников не ставят и зарплату они получают через куратора, которая проводится по бухгалтерии по номеру контракта конфиденциального сотрудничества.

— С ума сойти! Вам ещё и зарплату платят!

— Но не за идею же работать, в самом деле! — удивился Глеб. — Хотя есть и такие, не спорю. Могу сказать наверняка, что за студентами крупных вузов в стенах учебных заведений и общежитских городков установлен контроль и слежка. Особенно интересуют чекистов всякие объединения, ассоциации, общины. Говорят, что в каждом подобном коллективе есть один агент или, хотя бы, резидент. Но проверить это невозможно: не для того нас вербуют и внедряют, чтобы можно было посчитать…

— Значит ты именно так вышел на транслитруверианцев?

— Нет, это не моя заслуга. Мой предшественник разрабатывал Бубу. Должен был втереться к нему в доверие с тем, чтобы выведать адрес типографии или хотя примерное её расположение. У него не получилось. Тогда зашли с другого края и закинули меня. Вначале я не знал даже за кем слежу. Пока я был кандидатом, это что-то вроде испытательного срока, расшифровка объекта заинтересованности органов не допускалась. Мне была предоставлена фотография одной девицы, дан примерный маршрут её движения. Моя задача минимум заключалась в знакомстве, а задача максимум сводилась к тому, чтобы попасть «на шабаш», на квартиру к Милашевич, частой гостьей которой она была.

— Ты говоришь про Иру? — Нэнси побледнела и осунулась. — Это было всё подстроено?

Глеб молча кивнул.

— Я подобрал её к себе в машину не случайно, до этого пять дней пас, так что выполнил программу максимум и, в общем, испытание прошёл: попал «на шабаш» и стал таким же завсегдатаем, как Ира. Сразу после этого Гарибальди ввёл меня в курс дела.

Взгляд Нэнси потускнел и даже стал враждебным. Она стянула тёплый тренчкот, ставший в натопленном помещении удушливо жарким и уложила на колени.

— Я хочу пить!

— Что?

— Что непонятно? Принеси мне воды, Глеб.

— А… сейчас.

Он заметался по залу и вскоре вернулся со стаканчиком воды. Нэнси сделала глоток, другой. Вода немного отдавала тёплым запахом резины, будто её до этого таскали в грелке.

— Мерзость, — призналась она и с силой вложила ему в руки стаканчик.

Глеб пожал плечами: он не знал, как расценивать это признание и в первую очередь: к чему (или к кому) оно относилось. На всякий случай он виновато посмотрел на Нэнси, но не поймав её взгляда, принял на свой счёт.

— Здесь есть гардероб, — сказал он, мягко перехватывая её тренчкот. Замешкался: — Могу и куклу…

— Эмилию, — подсказала Нэнси.

— Да, давай и её прихвачу.

— А что там наверху? — спросила она, когда Глеб вернулся с номерками. Нэнси запрокинула голову и указала на верхние ярусы, что просматривались в искривлённом перспективой ракурсе.

— Там? Экспозиция. Контакт со зрителем.

— Показывай, — повелительно сказала Нэнси.

Глеб, обескураженный и сбитый с толку грозным настроением Окуневой, обрадовался. Он понимал, чтобы переварить новость, ей нужно время. Здесь, как и в любом деле, существовала своя отработанная технология или, если угодно, этика отношений. Не Глеб её придумывал и не ему было отменять: любая самодеятельность вносила в течение событий излишнюю нервозность, риск. Так что — торопиться не стоило.

Смущённо зардевшись, он потянул её за собой к ступеням. На не слишком широких лестничных пролётах царило оживление и было тесновато даже на слух. Толпа была организована стихийно в пары или маленькие группы по три-четыре человека. Одиночки если и были, то служили примером искусной мимикрии. Кто-то назвал Глеба по имени и поздоровался с ним за руку. Этот кто-то, в общем ничем не примечательный, носил обручальное кольцо и не чурался регулярно делать маникюр. Его ногти были аккуратно стриженными и маслянисто отсвечивали прозрачным лаком. Нэнси подумала, что женатый владелец ухоженных ногтей любит собственное отражение и часто любуется собой как бы случайно в зеркалах, которых, наверняка, в его жилище много. Перекидываясь с Глебом какими-то ничего не значащими фразами, он более, чем полагается по этикету, задержал на Нэнси взгляд. Этот взгляд сперва сверлил переносицу, выцеживая что-то из пронзительных глубин холодных женских глаз, а затем упал на ямочку у основания шеи, заполненную до краёв одной из нанизанных на нить жемчужин. Бусы оттеняли и придавали особую прелесть лилейной груди, обозначенной в глубоком вырезе майки с нелепыми мультяшными мышатами. Знакомец Глеба сморгнул растиражированных до ряби в глазах мышей, с беспечным видом отвёл взгляд, опасаясь быть заподозренным в потаённых желаниях. На том они расстались.

Пятиэтажная галерея, включая подземный ярус, находящийся где-то под цоколем здания (обозначенный на указателях как «этаж минус 1»), представляла собой зацикленные на квадраты экспозиционные залы. Везде правил балом белый цвет и белый свет: его здесь было много, даже с избытком. Со своей задачей неплохо справлялись системы искусственного освещения. Дополнительные направленные источники подсвечивали фотографии, развешанные всюду. На одной из них Нэнси не без удивления узнала себя.

— Ого! — вдохновилась она не столько собственным образом, сколько его размерами: фотография была оформлена в багет и паспарту размером с приличный офисный флипчарт.

— Отвечая на твой вопрос, почему мы здесь, — Глеб перехватил взгляд Нэнси и оказался очень доволен произведённым на неё эффектом. — Это закрытый журналистский предпоказ фотобиеннале. Через две недели здесь стартует седьмой международный месяц фотографии. Угадай, кто заявлен на участие в одной из трёх программ?

— Уже догадалась, — сухо сказала Нэнси, наклонив голову, точно собираясь боднуть.

— Круто? — воодушевился Глеб. — Вместе с Дайном, Киреком и братьями Люмьер будет выставляться молодой, но уже весьма амбициозный автор…

— Не забудь добавить, — дымчатым голосом присовокупила Нэнси, — скромный. И кто эти люди, фамилии которых ты назвал? Фотографы?

— Пф-фф, фотографы… Не просто фотографы, а боги своего дела. Классики американского искусства.

— Братья Люмьер, кажется, стояли у истоков кино. Нет?

— Да, Люмьеры были пионерами, но они ушли из отрасли почти что сразу и сосредоточили силы на цветной фотографии. Крутые ребята! Чего молчишь?

— Я думаю, — произнесла Нэнси. — Думаю, когда ты всё успеваешь? Друзей предавать и на биеннале выставляться. Интересно, идти по головам, не замечая хруста костей, и одновременно приобщать себя к прекрасному хорошими жанровыми снимками — это тихий ужас или всё же громкий кошмар?