Антон Евтушенко - Симптом страха

— Нельзя ли ехать чуть помедленнее! — набралась смелости и попросила Нэнси.

— Зачем ехать? Мы на месте! — засмеялся Фаридун и затормозил возле роскошного барочного фасада трёхэтажного здания, из-за которого эклектично выпирала симметричная кубическая пристройка, похожая на стеклянную оранжерею. Чётко вылепленная на фоне беззвёздного неба, она возвышалась ещё на добрых три или четыре этажа вверх, задавливая своей обширностью передний план оштукатуренного в телесные тона фасада. Глеб расплатился с водителем и, стремительно обежав машину сзади, галантно распахнул дверь, чтобы помочь Нэнси с Эмилией на руках выбраться наружу.

Интерьер здания, куда через главный вход соскользнули молодые люди, было слишком бел, гранён, квадратен, слишком антропологичен: люди сновали по этим квадратным белым граням в самых различных направлениях. Нэнси не желала расставаться с обретённым чувством опасности, было потерянным при появлении Глеба. Гигантские последствия от встречи с капитаном, рассмотревшем в ней бесстрашную валькирию, ещё громоздились в туманных перспективах не желавшего никак заканчиваться дня, и Нэнси уже начинала себе смутно что-то представлять, что-то, что не могло и не гарантировало отката к некой безопасной квоте в рамках безмолвных, пока невысказанных Глебом соглашений. То, что он всё это делал не просто так, она уже почти не сомневалась. Спустя время Нэнси продолжала помнить отчётливо то ощущение, то странное волнение, которое в кино изображается многозначительными, немного интригующими, но больше, конечно, бесконечно будоражащими звуками, похожим на вкрадчивый немелодичный лязг. Место, куда привёл её Глеб, было самоубийственно иррациональным, непостижимо трансцендентным. Сам интерьер выходил за пределы масштабов её мышления. Он пугал, смущал и заставлял отводить взгляд. Более всего недра странного дома напоминали некое правительственное или партийное сооружение, но Нэнси на этот счёт крепко ошибалась.

— Ольга Львовна! — Глеб потянул Нэнси за руку, увлекая куда-то в гущу людей. — Добрый вечер!

Немолодая женщина, окликнутая Глебом, кивнула в знак приветствия и продолжила слушать невнимательно собеседника, похоже иностранца, то и дело скорбно поглядывая в бокал с шампанским, крепко стиснутым в худых, нежнейших пальцах с бледным маникюром. Вечернее платье с корсетом и пышной юбкой подчёркивало талию. Боа из перьев мягко лежало на тощих, оголённых вырезом «кармен» плечах. Живые, сверкающие янтарём глаза прятались за стёклами сильно бликующих очков в тончайшей, почти проволочной оправе, а длинные, заметно седеющие волосы были подобраны и гладко зачёсаны назад.

— Владелица, — важно шепнул Глеб.

Взгляд владелицы был колючий и жаждущий действий. На какое-то мгновение Нэнси показалось, что для Ольги Львовны всё происходящее вокруг потеря времени, что есть дела гораздо поважнее и что времени на эти действительно важные дела ей не хватает постоянно — отчего очертания её уже далеко немолодого лица зыбки и размыты состраданием пополам с укором — состраданием к себе, укором к окружающим.

— Здравствуйте, Глеб! — сказала она, обсмотрев за долю секунды Глеба и его спутницу. Для неё и он, и она были пороком и барьером на пути к её сверхчеловечности. Ольга Львовна не пыталась этого скрывать и очень быстро вернулась снова к иностранцу, опустив глаза в бокал с шампанским.

Они двинулись дальше вдоль стен, занятых сплошь фотографиями в строгих, подсвеченных холодным светом рамах. Чёрно-белые и цветные, в основном портреты — застывшие в гримасах лица, странные, как будто неживые позы. Но попадались и пейзажи, ещё реже — натюрморты. Нэнси припомнила: возле входа в здание стояли штендеры на алюминиевых ногах, увитых кандалами — цепными велосипедными замками. На выносных рекламных стойках были оттиражированы фоторепродукции в их натуральную величину. Репертуар совпадал с увиденным на стенах.

— Что это за место?

— В предельном смысле, — всё шептал Глеб, — один из лучших музеев. Мы дождались того, что фотография превратила субъект в объект, в объект исключительно музейный.

— Это музей фотографии? — подхватила шёпотом и Нэнси.

Глеб улыбнулся и сделал странное — провёл пальцем по её лбу, подбирая на место одинокую, нависающую над бровью растрёпанную прядь. От чувственных пальцев Иванголова над бровью осталось ощущение, как бывает за мгновенье до того, как возникает желание почесаться. Нэнси даже определила про себя этот феномен и придумала ему название — протосвербёж. В целом, это было сильное и вместе с тем мучительное ощущение и, подчиняясь рефлексу, она растёрла пятернёй надбровную дугу и шутливо стукнула Глеба кулаком в эластичный, не успевший среагировать мускул, чуть повыше локтя. Глеб одёрнул руку, будто проколотый электрическим разрядом, и задумчиво потёрся наждачным подбородком о кулак.

— Вот ведь какая штука, Анна Николаевна, — последовала фраза, не более понятная, чем сам его поступок. Сказано это было с большим разочарованием, но будто бы с горьким ликованием. — Мы все блеклые. Как сказал один человек. В наши дни изображения выглядят более живыми, чем люди. Законы обобщённого воображаемого диктуют нам, что проявленный и зафиксированный оттиск света — посланник экспрессии более мощный, чем сам фотографируемый объект.

— Не заговаривай мне зубы, — не повелась на уловку Глеба Нэнси. — Чего тебе от меня нужно? Зачем привёл сюда? Почему музей фотографии, а не, скажем, Кунсткамера?

— Кунсткамера в Петербурге.

— Ну… тогда Оружейная палата. Необычно, экстремально, волнующе. Всё, как ты любишь, Глеб.

— Ах вон оно что! — улыбнулся Глеб. — У нас минутка сарказма. Узнаю Нэнси. Ты совсем не изменилась.

— А ты сильно изменился! И это даже не священный гнев, это чувство брезгливости, как если бы… — Нэнси на секунду задумалась, подбирая слово пообиднее, — на глаза попалась лужа блевотины.

— Ну, спасибо тебе за образность. Сильно! Давай-ка присядем, — Глеб показал на сдвинутые рядом две скамейки в центре зала.

Он сел и машинально вытянул ноги, сжимая кулаки коленями. Нэнси по-матерински заботливо усадила Эмилию, присела на край сама, упрятав под сиденье ноги. Со стороны они смотрелись образцово-показательной семьёй, благополучно промотавшей выходной в походах культурно-просветительской программы и вот теперь устало выдыхавшей на последнем рубиконе.

— Допустим, — Глеб развернул тяжёлые плечи, выпрямил расплывшееся тело, но привычная сутулость опять пригнула их, стянула к низу, — ты выяснила, что твой знакомый — внештатный сотрудник ФСБ. Допустим. Это совершенно не значит, что надо быть подозрительным по отношению к нему. Скорее всего этот человек работает в строго определённом направлении. Возможно, подвергает свою жизнь опасности. Ему уж точно нет дела до твоих безобидных пятничных грешков. Во всяком случае, до тех пор, пока они остаются таковыми — пустячными, невинными и мелкими.