Антон Евтушенко - Симптом страха

— Это Владик про Маевского, — поспешил объяснить Глеб. — У капитана слишком разыгралось воображение. Он усмотрел в тебе бесстрашную деву-воительницу национал-большевизма и решил воспеть в своих очерках твою героику.

— Бесстрашная дева-воительница?

— Валькирия. Это сами лимоновцы придумали так называть своих «лимоночек». Капитан думал, ты одна из них.

— Почему?

— Из-за куклы.

— Маевский, — снова нагло влез в разговор Влад, — разглядел в ней символ провокации. Так уже было в две тысячи шестом. Лимоновцы смастерили..уёвину с башкой на палке. Типа бибабо. Намалевали транспарант «Ты пустая голова с отверстием под палец» и ходили с ним по улицам. Менты внимания не обратили, даже не сделали внушение. А на следующий день вся эта жирующая шкодла собралась перед Минфином и устроила травмирующий инцидент с захватом здания. Много погонов было сложено в тот день, и не только ментовских…

Влад заговорщицки подмигнул. Теперь уж очень очевидно. Только не Нэнси — Глебу.

— Он подумал, — продолжал он, — вы провокаторша. Или ему кто-то наплёл в уши, и он поверил. Человек он возбудимый, нервный, его вера легко переходит в уверенность.

— Мне он показался спокойным…

— Любе это он припечатал, — возразил Глеб.

— Господи! Это его жена?

— Нет, мамка.

— Как? — не поняла Нэнси.

— Да не в том смысле, — ухмыльнулся Владик, — она бандерша.

— Но ведь тоже женщина! — встал на защиту Любы Глеб. — Маевский любит почесать кулаками. У него же все костяшки сбиты в кровавые мозоли. Таким людям денег мало, им власть подавай. Он молодой, рьяный, уже капитан, и на майорские звёзды засматривается. Как пить дать, через годик-другой займёт место Костелевского. Костелевский мягкотелый, а вот с Маевским договориться будет сложно…

— Ага, — поддакнул Влад, — начальник крышует местных проституток, а капитан типа разводящий.

— Откуда вы знаете?

— Работа у нас такая, — пожал плечами Владик, — всё про всех знать. В том числе про женщин, детей и стариков.

— Что это за работа такая?

— Вот Глеб клан питерских на Лубянке пополнил не просто так. Он расскажет.

— Отлично, — недовольно заворчал Глеб. — Мы же договаривались, Влад, я сам!

— Тоже мне Сам Самыч нашёлся, — отмахнулся тот и перешёл на нарочитый официоз: — Проблемы командообразования нашей организации чужды, Глеб Артемьевич. Кому отвинтить башку, а кому доверить штурвал — это завсегда коллективно решалось. А где коллектив, там протекция. И протеже. Только все что-то открещиваются, боятся признать себя чьим-то любимчиком. Сплошной инфантилизм: сам, сам! Всё сам! Отдельная песня, достойная исполнения «на бис». Верно говорю?

Глеб заёрзал, ссутулился, поднял глаза и с укоризной покачал головой, требуя:

— Останови. Дальше мы сами доберёмся.

— Сами доберёмся, — передразнил Владик. — Вот и я о том.

Со своей бешеной манерой вождения он резко вывернул руль вправо и ударил по тормозам. Пригладил и без того безупречно лежащие волосы, показал на дверь.

— Что это сейчас было? — оторопела Нэнси, когда вороная субмарина туго ударила в поток автомобилей и ушла в него, словно под воду, оставив её и Глеба посреди захлёбывающегося светом московского бульвара.

— Зависть, — пожал плечами Глеб. — Ничего, нормально, привыкаю. Это после определённой границы патология, а в каких-то пределах обнаружится у каждого. Забудь! Он свою роль исполнил: помог вытащить тебя. Без него никак не вышло бы, я пока здесь, как говорят, стартующий.

— И уже завидуют?

— Москвичи не любят приезжих, особенно из Питера, а Владик, он москвич. Он привык делить людей на категории: мы/они, свои/приезжие. Пока я здесь чужак, и не только для него.

— Так это не зависть, — возразила Нэнси, — это соперничество. Для него ты соперник. Выбил лакомое место, используя, с его точки зрения, нечестные методы, и вот теперь с шашкой наголо вызываешь ненужную конкуренцию в и так уж нерезиновой.

— Тогда уж называй все вещи своими именами: предвзятое отношение. Но и это нормально, учитывая специфику нашей работы. Он пять лет без малого отдал конторе. До этого два года отколбасил в ВДВ. А я? В их отделе без году неделя, я могу его понять.

— Контора — это ФСБ? — уточнила Нэнси. — А я думала, ты биржевой трейдер.

— Слушай, нам есть о чём поговорить, но… давай где-нибудь в другом месте, — предложил уклончиво Глеб, вытянул руку и начал ловить машину прямо с обочины. — У тебя когда обратный поезд?

Нэнси приподняла в изумлении бровь.

— Ты страшный человек, Иванголов. Видишь меня насквозь, а я при этом ничего не замечаю.

— Не замечаешь и не чувствуешь, — поддакнул он полушутя-полусерьёзно. — Не человек — рентген!

— Рентген тоже был когда-то человеком, — поддержала она его игривую манеру. — Билет я ещё не покупала, но завтра я обещала быть дома к ужину.

— Отлично! — обрадовался Глеб. — Если самолётом, то можно вылететь завтра. Успеешь даже к обеду!

— Ишь чего удумал! Никаких завтра и никаких самолётов. У меня деньги только на плацкарт. Я, как и ты, к фондовой бирже отношения имею мало. От слова «вовсе». Я не успешный маклер, а всего лишь честный пролетарий на вольных хлебах.

— Точно, фриланс на хлеб не намажешь! — добродушно согласился Глеб. — Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. Есть одно местечко, туда не попасть без записи, но я могу договориться…

— Помнится ровно теми же словами, — воскликнула Нэнси, — ты безуспешно увещевал нас с Ленкой в какой-то портовый кабак…

— Не портовый кабак, а первоклассный ресторан, — обиделся немного Глеб. — А ты злопамятная! Это хорошо! На этот раз всё будет иначе.

— Нет, покорнейше благодарю. Хотя последнее, чем я питалась, был манговый нектар натощак и утром, мне совершенно не хочется есть. Наверно, это нервы, хотя обычно у всех наоборот.

Нэнси произнесла это с большей уверенностью, чем внутренне ощущала.

— Кто сказал, что я поведу тебя кормить?

— Нет? Это так мило! Но тогда куда?

Вся толща воздуха вокруг Глеба внезапно засветилась слепящим ирисовым сиянием. Словно аура, оно закутала его в кокон сиреневатого эфира. Белое такси помигало дальним светом и остановилось в двух шагах от Глеба.

— Чтобы быстро найти машину, нужна истинно московская уверенность в себе! — похвастал он и наклонился к отползшему стеклу: — Командир, до Остоженки на угол Лопухинского переулка меня и эту очаровательную девушку подкинешь?

Таксист отчётливо неславянской внешности был худощав, даже костляв, как отметила про себя Нэнси. Он с остервенением грыз спичку.

— Да-да, уай, кидайтесь. Мигом буду.

Не обманул. Нэнси поняла, что Владик в сравнении с Фаридуном (названный таксист — болтливый как какаду) прилежный почитатель правил дорожного движения. Оранжевые шары уличных светильников покатились стремительно назад, точно заводные апельсины. Они ехали не быстро, а очень быстро — и это было странно, потому что пассажиры всем видом показывали, что не спешат. Как добавила бы Нэнси: от слова «вовсе». Но очевидно спешил сам Фаридун. И очевидно, учитывая количество предаварийных ситуаций, возникших на дороге по его вине — на тот свет.