Антон Евтушенко - Симптом страха

— Иконописец, которого упоминала девушка из магазина? — удивилась Нэнси. Она поморщилась, припоминая имя: — Александр Васильевич?

— Его фамилия Аткарцев. Подпольная кличка — Санчо. Он мог быть иметь отношение к схрону.

— Зачем ему это нужно?

— Во-первых, Буба упоминал о труднодоступности оригинала и, как следствие, о безусловной ценности факсимиле. Деньги этим ребятам нужны хронически. А, во-вторых, Аткарцев писал чёрные иконы, рисовал всякую бесовщину. И я подумал, что «Дьявольская Библия» — это может быть очень в его стиле. Я решил всё разузнать, тряхнуть его хорошенько. Мне до коликов хотелось восстановить репутацию отца.

— Да, но при чём здесь я?

— Я отследил машину и её владельца. В тот день, когда я подвозил тебя, ты встречалась с этим человеком.

— С кем?

— Савелий Дымшев. Торговец Сава с блошиного рынка.

— Одна гипотеза нелепее другой! И твоя первая мысль, конечно, что я каким-то образом во всём этом замешана.

— Ты интересовалась книгой. Я предположил, что ты могла бы выступить посредником и помочь предмету уйти на чёрный рынок.

— Как?!

— Через свои старые связи в клубе археологов.

— Ну у тебя и воображение, Глеб! В тебе погиб беллетрист, но ты слишком перетончаешь — видишь заговоры там, где и в самом деле нет и быть не может.

— Не-а, Окунева, ты рыбка покрупнее, — повторил он с каким-то явным смаком, — крупнее, чем хочешь казаться для остальных. Как же скрытны люди, думал я и задавался мысленно вопросом, где берега твоей загадочной жизни, которые я даже приблизительно не рассмотрел на горизонте? Спрашивал, как мог я проморгать тебя, ведь ты была с самого начала в списках.

— В каких? — тихо, как можно безразличнее поинтересовалась Нэнси деловым, убитым тоном.

— Ты попала в списки отдела «Т». Это плохо. Для тебя. Очень плохо. Это я тебе, как сотрудник отдела «Т» говорю.

Сейчас Глеб заметно нервничал и горячился, сам себя накручивая от возбуждения, и непонятно, кто волновался больше: Нэнси, попаданец в некий нехороший список антитеррористического центра, или Глеб, последнюю минуту или две запускавший палец за воротничок, взопревший, налитый будто свекольным соком так, что Нэнси невольно подумала: «Как кормовая свекла. Не человек, а овощ!». И память услужливо подкидывала слышанные этим утром скандирующие возгласы: «Не овощ, не овца! Не овощ, не овца!»

— Что, удивлена? — продолжал он, перехватив её ошеломлённое, сражённое выражение глаз, подбоченясь и захватив в горсть срезанный, костлявый подбородок. — Если ты решила развязать священный Джихад (Нэнси вздрогнула: «Ну вот и дошли до главного!»), ты должна понимать, что будет после.

Она оглянулась за поддержкой (какой поддержкой? и от кого она здесь её ждала?) и её взгляд пересёкся со взглядом Ольги Львовны, удивительным образом перепорхнувшей из фойе на второй этаж. Строжайшее предупреждение прочитала Нэнси в сдвинутых бровях женщины, может, предупреждение о том, что впереди жестокая расправа и надо быть готовым ко всему. Или Нэнси так только показалось, потому что Ольга Львовна опустила задрожавшие веки и дробно засмеялась, развернувшись боком, и сразу стало видно, что она говорит по телефону. Вокруг да около тёрлись незнакомые Нэнси люди, и все они, словно знакомые друг с другом, что-то говорили, блестя глазами, и украдкой посматривали на неё. Или, может… так ей только казалось.

— Глеб, а при чём здесь фашизм? — непринуждённо, но, тем не менее, полным напряжения голосом спросила Нэнси. — Какие убеждения могут говорить в пользу того, что я фашистка?

— В России нет никаких убеждений, и фашизма нет, уж точно в нашей стране он невозможен. Так говорят с трибуны в день победы. Каждый год. Но только в 45-м мы не победили фашистов, потому что фашизм искоренить нельзя — он как йод на рану, это щиплет, это больно, но это облегчает. Ну а как иначе, посуди сама: я смотрю и вижу перед собой милую девушку, очевидно, хорошего человека, и при этом знаю, что человек этот разработал — на минуточку! — уставной документ межрегиональной террористической группы, где призывает к открытой вражде и милитаризму по отношению к отдельным этническим и национальным группам. Что это, как не элементы фашизма? Хотя, ты права! Спустя несколько десятилетий после Мировой войны многие пытаются намеренно не замечать продолжающихся сдвигов, несмотря на факты, которые замалчивать никак нельзя. Для этих явлений — их же надо как-то объяснять — подобрали слово, близкое по смыслу, сути и звучанию — неофашизм, то есть новый фашизм, чтобы чуть смягчить само понятие. Эти самые «многие», которых всё больше, ошибочно полагают, что он результат концентрированного воздействия условий внешней среды, мол, современный мир копит серьёзные риски, он подошёл к черте и всё такое. Как бы не так. Мирового фашистского проекта никогда не было, нет его и сейчас, есть только особое «наследственное вещество». Я даже думаю, что он встроен в нашу ДНК, а значит, растворён в крови у каждого. Оно существует, видимо, у всех. У одних чуть-чуть и где-то глубоко, они его, по счастью, не чувствуют и не осознают, по крайней мере, до поры до времени. У других тоже чуть-чуть, но человек это неосознанное пробуждение вдруг осознаёт и усиленно задавливает добрыми делами. Чувствует одновременно гибельность и мощь неизвестной силы и — боится её. Правильно делает! А третьи тоже боятся, у них другой страх — страх наказания перед судом земным и судом небесным. Так что добрые дела уже для маскировки, для отвода глаз, для очистки совести. Это люди — носители тихого зла, неочевидного. Есть и четвёртые — те не страшатся ничего, им даже не надо притворяться. Эту силу они в себе не давят. Генетика фашизма определяет их лицо и личность. Это люди зла громкого, кричащего. Есть, правда, и пятые — экземпляры редкие. Они не только генераторы, но и ретрансляторы фашизма. Зажигают своими идеями целые народы. Они накручивают себя со страшной силой, чтобы сила стала ещё опаснее, страшнее. Вот таким вот человеком, пожалуй, был Гитлер. Ты знала, фюрер принимал сублетальные дозы стрихнина во время своего страшного правления. Зачем? Стрихнин со временем накапливается в организме и толкает людей на всё более непредсказуемые вещи. Это называется кумулятивным эффектом. Нет, существует это самое. Что-то! Что ни говори.

— А к какой группе себя причисляешь ты в этой своей классификации генетических фашистов? Потому как мне лучше пострадать от ошибки доброго человека, чем от безошибочности вот такого человека зла, которого обрисовал ты. Это совершенно невозможно — думать, что ты в самом деле думаешь так, как говоришь!

Что-то вздрогнуло в нём, и Глеб, углубившись в себя, дышал теперь с озабоченным сопеньем. Его клюющие движения и понурый в пол взгляд как бы говорили: слово не воробей, не подумал и сказал — «алаверды» уже не сделаешь. Поэтому Глеб думал — думал, как ответить на вопрос, не скомпрометировав себя. Он давно уже знал или, во всяком случае, крепко догадывался, что зло в человеке осознаёт себя. Осознав, начинает вести умосложение и борьбу идей, потому как если ты не «четвертый» и, не дай бог, не «пятый», то обязательно последует подчинение всего морали, где правят два начала. А что может быть хуже этого — дихотомии этих двух начал, помноженных на юность, дающих в остатке кровоточащие царапины коллизий, что-то вроде бесконечных, неделикатных и даже каверзных вопросов: «вот я — кто я такой?» Как ни старался, Глеб не мог ответить ни себе, ни Нэнси.