Антон Евтушенко - Симптом страха

— Много чего, но среди прочего, укреплять авторитет церкви. — Напоминая гида, Глеб картинно указал на сгущённые розовым сиропом света контуры главного кафедрального собора страны, будто бы случайно подвернувшегося под руку. И сразу стало понятно: не случайно! — Русская православная церковь давно и упорно работает над восстановлением своей религиозной роли. При разваленном Союзе она могла сделаться одной из сект, запросто. Помнишь, я говорил: важно не то, что человек верит, а во что он верит. Чёрные удойные иконы Димира — это ещё пестики да тычинки в сравнении с тем, какие цветы зла расцветали в этих непаханых русских полях. Церковь искала защиты у новой власти — и нашла. Обновлённая власть смекнула, что православие — это, в сути, единое революционное учение, вроде того же марксизма-ленинизма, мощнейшего идеологического оружия, которое почти семьдесят лет помогало не столько строить коммунизм, сколько поддерживать формат генсековско-вождистского правления. Россия много потеряла в результате краха Советского Союза, но самой главной потерей была идеология. Это он, — Глеб покрутил пальцами с сигаретой возле виска, вызывая определённый образ, — понимал с первых дней правления. Именно тогда Госдума приняла закон, который возвращал РПЦ всё конфискованное в советскую эпоху имущество. Православное христианство зашагало дружно в ногу с концепцией русского национализма. Этого и добивался в своё время Кремль, чтобы зафиксировать в сознании многонационального жителя России некий русский стандарт. В этом стандарте, думаю, будет в перспективе прописано православие, как религия государственного уровня. Это звучит на грани фола, но я уверен, что таким образом власть реализует недопущение антирусской консолидации российских народов. Ты удивишься, но в стране, если верить социологам, национальную идентичность привязывают к православию даже мусульмане и атеисты, так что в этом смысле церковь — великий примиритель, хотя для Кремля — это просто средство укрепления влияния, и выход в России запрещённой во многих арабских странах книги — всего один из многих освояемых способов демонстрирования новой старой властью образа России в роли покровителя религиозного консервативного мира, где нет и не может быть места исламизации. Перефразирую известную пословицу: что христианину хорошо, то исламисту смерть.

До этих слов в Нэнси тревога только тлела. А после — всё сразу с силой обломилось и покатило вниз без тормозов. Округлив щёки, она выдула длинный звук. Она издала вздох человека, успевшего с догадкой, которую теперь уж можно было думать, не только думать — и высказывать.

— Иными словами, это пропаганда, раздутая до размеров романа?

— Очень точно подмечено, — похвалил Глеб, пуская бычок по ветру. Искрой он заметался по крыше, сиганул вниз и пропал. — Так что скажешь?

— Что скажу? Скажу, что перевод «Стихов» — не моя заслуга. Это коллективная творческая работа. Это раз. К тому же…

— В любом коллективе всегда есть лидер и его последователи. Я сейчас говорю с тобой, как с вожаком, а не как с эпигоном.

— … к тому же, — продолжала свою мысль Нэнси, терпеливо выждав, когда Глеб умолкнет, — любительская. Означает, что у нас нет исключительного права, им обладает только автор. Это два.

— Салман не против.

— Что?

— Ты слышала, — глухо буркнул Глеб. — У нас есть согласие автора. Письменное. Мы получили разрешение на публикацию перевода этого романа в первых числах февраля.

— У Салмана Рушди? — Нэнси подавила в себе сомнение, нахохлилась, слегка накаляясь любопытством.

— Конечно, — беспечно ответил Глеб, словно это была его личная заслуга. — Не сомневайся, так и есть. Или ты думаешь, издательство так будет подставляться, что напечатает роман с нарушением авторского права?

Нэнси смутилась — её острое, воспалённое внимание потускнело, она не знала, соглашаться или нет с подобной постановкой.

— На обложке будет узнаваемое имя. Переводчик — очень влиятельный человек в медиасфере. Будет публичный дискурс, выдвижение на премию. Да, ваши фамилии нигде не будут фигурировать, но, поверь: тебе и твоим… единомышленникам это пойдёт в зачёт! Это будет настоящей честной сделкой. Вам позволят вести и дальше свою деятельность, вернее, закроют на неё глаза. Ты останешься идейным вдохновителем организации, но, как бы это сказать, будешь трудиться на оба фронта…

— На оба? Вот как! Значит, цель оправдывает средства?

— Да, Нэнси, да! Да, чёрт тебя возьми, о том я и толкую! — вдруг разозлился Глеб. — Человек должен иметь цель, идеологию и идеал, к которому надо идти. Иначе он заблуждается и превращается в аморфную, безвольную субстанцию.

Нэнси инстинктивно попятилась назад и посмотрела долгим взглядом на него.

— А ты не заблуждаешься? Насчёт художника, насчёт отца, насчёт меня, насчёт себя, наконец? Участие в высокой и ответственной игре — ты не считаешь это самообольщением или даже, может, самой крупной ложью в твоей жизни — ложью самому себе! Власть плодит себе врагов среди абсолютно мирных граждан. Она уже не может остановиться и лупит налево и направо. Обиднее всего, что она делает это руками тех самых — мирных. Лично для себя я понимаю, что на таком топливе, как страх и ненависть, можно много и эффективно работать. И кому-то это точно пойдёт в зачёт. Но ведь есть, элементарно, совесть, как это ни банально прозвучит. Надо будет держать ответ и все твои «зачёты» окажутся такой бессовестной галиматьёй. И я не договорила! Думаю, что выскажу мнение многих, если не всех своих единомышленников, — она подчеркнула последнее слово интонационным перебором Глеба, передразнив с тончайшей издёвкой. — Мы хотим быть сами по себе, вне вашей драки. Понял?

— Как по-твоему, Нэнси, что такое совесть?

Нэнси шире распахнула готовые к драке глаза.

— Совесть? Это чувствилище. Это выразитель, нет… изобличитель собственных пороков. Понимаешь? Или ты не понимаешь, потому что ты — один из них, точно такой же, как они.

— Я не чувствую совесть, но я могу её описать. Странно, да? Хочешь знать?

Нэнси пожала плечами: как угодно.

— Это когда всё стало на места, как в тетрисе. А потом случается такое «вдруг» и все твои навыки игры идут псу под хвост, потому что ты начинаешь создавать вокруг себя сдавленное спёртое пространство из нагромождений геометрических фигур, пропускаешь ходы намеренно и не для личного кайфа, разумеется, а ради попытки проникнуть со взломом туда, куда всегда входил с ключом. Кхм, м-да. Никто не совпадает с моей трактовкой.

— Когда ты говоришь, что никто не совпадает с твоей трактовкой, это значит, что ты не совпадаешь ни с чьей.

— Да, наверно. Власть не признала свою ответственность за гибель экипажа «Курска», затянувшей допуск иностранных спасателей. Не признала свою вину за гибель заложников «Норд-Оста», погибших не от рук террористов, а от газа и неправильно оказанной помощи. Наконец, власть не созналась в убийстве сотен заложников в школе Беслана. До сих пор большинство не знает, что дети погибли в спортзале от того, что по ним стреляли из танков. Но! Это моя трактовка. Она уж точно не совпадает ни с чьей из власть имущих, и, хотя бы поэтому: не надо всех катать под одну гребёнку.