Антон Евтушенко - Симптом страха

Выпутываясь из перекрестий квазисмыслов, Буба спасался стихами (Ищу спасение в стихах, / Но буквы жмутся ближе к краю…) — своими и чужими; писал и переписывал в самодельную помятую тетрадь лабиринты рифмованных конструкций. Это были странные стихотворения — смесь интроспективной символистской эстетики, по-бодлеровски мрачной, даже где-то уродливой, и возвышенной грехоподобной красоты, почти не отличимой от грязной порнографии. Меньше всего они кричали о спасении, всё больше о почитании лингама, геенне огненной и мёртвом боге. Он был очарован эросом и упивался злом, но при этом стеснялся взрослых женщин и своей неизлечимой monstrum morbi 27 27 «курьёзная болезнь» (лат.) . По признанию самого Тараса, для него любое предложение было, как большой хлебок колодезной воды — зубы ломит! Но это не самое противное, говорил он, с переменным успехом преодолевая наиболее трудные сочетания звуков. Самое противное — ощущение, что тебя поймали в прицел, и ранимость твоя, слабость, уязвимость — вся как на ладони. Думаешь одно, говоришь второе, а изо рта вылетает третье, а ты на перекрестье трёх смыслов в порядке марлевого бреда подвешен пуганым зверьком.

Ленка хорошо помнила, что устойчивый интерес к блэк-металлистам возник с того самого знакомства, но любопытство где-то на уровне врождённой страсти ко всему брутальному и трушному, появилось раньше, ещё в Самаре. Во всяком случае, компакты со страшилищами фотоколлажей господствовали в её домашней фонотеке, это точно: именно ими она держала в тонусе соседей, которые, как известно, бывают «хорошие и разные». Соседи были, наверно, всё-таки хорошими, а вот Ленка вряд ли — в силу возраста и просто так, для профилактики. Профилакторий организовывался не без помощи этих ряженых во всё чёрное ребят. Названия музыкальных коллективов не успевали оседать в памяти, а тексты песен и вовсе не зашли — кто их этих викингов поймёт, о чём они вопят? А вопеть они могли о чём угодно: о скандинавской мифологии, националистах, наркотиках, расизме или пространной метафизике отношений Бога и Дьявола. Ленке, впрочем, было всё равно, ей просто нравился тот «драйв», та дичайшая полифония горловых и инструментальных звуков, которыми её потчевали оголтелые норвежцы.

С приходом Бубы, водившем обширные знакомства с «Транслитрувером» — полулегальным, тайным миром подпольной текст-индустрии (где каждый второй, если не адепт сил Тьмы, то знакомец Скавра 28 28 Валентин Скавр — ярчайший представитель отечественного сатанизма постсовесткой России, автор ряда работ (книг) по религии и философии. или, по крайней мере, приближенный к его тусовке), Ленка отыскала, наконец, смысл в вольных переводах чёрножанровых баллад. Она заново влюбилась в музыку её бунтарской юности благодаря стихам: они порочны, тем и хороши — не добры, не прекрасны, а возвышенны.

Розыск красоты и смысла в «чёртметовской» поэзии сильно сблизил двоих. Ленка как-то сразу испытала к Бубе детскую приязненность, не благодаря, а вопреки его фривольным словотолкам, от которых с первого дня их судьбоносной встречи повеяло мелким бытовым несчастьем и раздёрганной тревожностью. Соскальзывая от периферии к центру коммуницирующей области, её траектория поведения кричала: буду опекать. Неверное же восприятие сути событий, перемноженное на несколько коктейльных шотов, привели не совсем к той истории, которую она хотела по приезду в Питер собственноручно написать. Лавстори, подобно эффекту турбины, взвинтилась на пятый день знакомства, да так стремительно, что «воткнуть заднюю» оказалось как-то поздновато. Бульба ухаживал изысканно (если это слово вообще уместно), его подход был разительно отличен от многочисленных его предшественников. Вместо букета сортовых тюльпанов или тепличных орхидей «Полынь» во французском переплёте 29 29 типично викторианская книга о моральном вырождении обеспеченного и благовоспитанного молодого человека по имени Гастон от английской писательницы Марии Корелли, больше известной как автор мистического романа «Скорбь Сатаны». , вместо лютневой сюиты нергаловые аргументы нового айпода, вместо лимонада с мармеладом кофе с куркумой и мандрагорой, от порции которого грудную клетку стягивало обручем, а сердце становилось горячее. Не сладкой нежностью, но глубочайшей жалостью были пропитаны эти деликатнейшие отношения с новым Ленкиным бойфрендом. Много не занятного, но драматического видела она, в отличие от остальных, в контрасте легастенических задатков Бубы, его начитанности, образованности и баловства литературными бродягами, погребальными ритуалами и оккультными ядами. Сто раз она хотела говорить, сто раз она хотела рвать эти будоражащие взаимоотношения, однако выколоть Тараса из тёплого поля собственной, почти материнской заботы не могла. Степень ужаса непоправимого захлёстывала при мысли, что придётся сказать страшные слова-признания.

В сложившейся стихийно ситуации, рациональная и целесообразная (в этом Ленке отказать было нельзя), девушка принялась лихорадочно искать бенефиты и очень скоро их нашла. Кроме самоподзавода жертвенной затравки, Тарас снабжал её текстами книг, и делал это не хуже городской библиотеки с той лишь разницей, что подобных книг было точно не сыскать в библиотеке. Вся литература была фанатским самиздатом, рождавшимся усилиями транслитруверианцев, имеющих в своём распоряжении законспирированную подпольную печатню. Конспирация соблюдалась больше для острастки и ностальгии по тем досточтимым временам, когда жандармы наводили облавы на сырые подвалы со входом через лаз-колодец, где трёхтонный вещдок — станок «американка», основанный ещё на принципах печати Гутенберга, множил скабрезные агитки под заведённый граммофон, чтобы маскировать шум работы тигельного пресса. Теперь вселенная Гутенберга вмещалась в пластиковый корпус бесшумного ризографа размерами не больше прикроватной тумбочки, а роль самого глухого подполья выполнял арендованный некапитальный гараж у парковочного комплекса где-то на окраинных выселках. Героический подвиг подпольщиков сводился к задумке «гаражного» издательства и воплощённой рабочей модели арт-лаборатории для любых манипуляций с бумагой и типографской краской без оглядки на цензуру. Транслитруверианцы, следуя конспирологической легенде, хранили в тайне свой промысел и место дислокации. Нет, Буба не клялся на крови о неразглашении конфиденциальных сведений, он просто не имел привычки говорить лишнего. Ленка тоже особо не выпытывала, получая от Тараса свет истины дозировано и регулярно.

Примерно треть всех принесенных книг она читала под лекарствами от кашля, лёжа на диване посреди ночи, страдая от воспалённого горла и отёка носа. Книги напоминали ей какой-то горячечный сон: красиво, лирично, местами раздражающе, но очень-очень-очень избыточно, как это бывает при температуре 38 и 7, когда ты видишь собственную комнату в каком-то излишнем измерении, из-за чего она напоминает делянку размером сто на сто парсеков, где каждый атом, каждая молекула — предмет внимания и изучения. «Нужно ли мне это читать?» — как-то спросила она, когда Тарас принёс свежую вязанку брошюр с текстами Лавея, Бартон, Фрея, Лонга и Гюисманса. Буба ничего не ответил, он только посмотрел на Ленку; этот взгляд сказал: «Эти книги нужно прочесть настолько, насколько вообще может быть нужно что-нибудь прочесть».