Рудольф Слобода - Разум

Попутчицы, пожалуй, были чуть разочарованы моим внезапным равнодушием к ним. Голубая защелкнула сумку, в которой рылась прямо у меня под носом, не пытаясь даже как-то ее убрать. Не будь у меня закрыты глаза, я мог бы спокойно в нее заглянуть и, быть может, обнаружить там имя и адрес владелицы. Человек на пути к такой цели, как любительское выступление в фильме, весь в плену подобных фантазий. Он думает, что все вокруг глядят на него с восхищением.

Но барышни вышли в Нитре, и их след в моей душе замели новые впечатления.

На ближайшем же перекрестке за городом дорогу нам преградил бронетранспортер. Шел он лениво, медленно и на красный свет. Водитель нашего автобуса дал ему понять, что это против всяких правил, и резко, всего лишь в нескольких сантиметрах от него, затормозил. Бронетранспортер, как существо неодушевленное, без разума, точно плавающее в воде полено, чуть задрожал — водитель, верно, прибавил газу, — но скорости нисколько не увеличил. Пассажиры заворчали, а наш шофер сказал:

— Ты, видать, не позавтракал.

За бронетранспортером, ибо уже загорелся зеленый свет, шел поток гражданских машин, и всем приходилось объезжать наш автобус, так как он стоял, отчасти загораживая им дорогу. Когда проехала последняя легковушка, наш автобус смог наконец тронуться с места, хотя зеленого света еще не было. Я подумал, что даже если какой гаишник и следит за движением, то он не может не признать правоты нашего шофера.

За Нитрой шофер расслабился и включил на всю мощь радио. Пассажиры не протестовали, понимая, должно быть, бесполезность этого.

Наконец мы в Новой Бане.

Вдоль стекольного завода я прошел к ресторану «Золотой фазан». Десяти еще не было, пива пока не разливали. Нигде никого. Мне представлялось, что уже издали увижу толпу киношников, кабели, электричество, юпитеры и знакомые машины. Но перед рестораном стояла тишина. А внутри сидели трое автохтонов и пили пепси.

Через пять минут барменша начала продавать пиво в разлив. Я выпил две кружки «Золотого фазана» и сосредоточенно уставился в окно. Прошел час — я решил пойти на почту и позвонить в Братиславу. Хотя всякий, конечно, посмеется надо мной, что только сейчас меня осенило убедиться в достоверности записки режиссера.

Что ж, сяду на обратный автобус и никому не скажу ни слова. Жаль, правда, денег, но на ошибках учимся. Боже, до каких пор я буду еще учиться?

Итак, иду я на почту и вдруг вижу нашу студийную машину. Из окна, как ни в чем не бывало, высовывается администратор и говорит:

— Садитесь, подвезу. Режиссер еще в Жиаре, времени у вас достаточно.

Я спрашиваю:

— Вы здесь должны были меня ждать?

— Мы должны были заехать за вами в ресторан, — отвечает он.

— А кого я должен играть?

— Гинеколога… Вы сообщите героине, что она не беременна, а потом, через какое-то время, определите, что — да, — сказал администратор.

— Врача? — спрашиваю я. — И ради этого я проделал такой путь? Почему мне не сказали об этом раньше?

— Вы были на курорте. Режиссер решил, что лучшего гинеколога ему не найти, что вы на эту роль отлично подходите. Он не говорил об этом с вами?

Я соврал, сказав «нет», ибо тотчас припомнил, что два месяца назад режиссер предложил мне сыграть эту роль. Или это было что-то другое?

Мы подошли к новобанской гостинице, где поселились некоторые члены штаба. Они сидели на террасе, на дворе и загорали.

Электрик в обычные патроны вкручивал лампы в пятьсот свечей — вечером здесь предполагались съемки.

Меня послали в гримерную, где примерили докторские штаны. Затем я вышел на террасу — там был оператор. Он порадовался моему приезду, все мне объяснил — видать, не знал, что меня никто не встретил и что достаточно было малого, чтобы я вообще сюда не приехал.

Вскоре появился режиссер с главной героиней, которую представил мне и сказал, что сегодня мы будем играть вместе. У актрисы были воспаленные глаза. Возвратилась она от настоящего доктора — глазного, — и было сомнительно, сможет ли она в таком виде вообще сниматься. Я дал понять, что неплохо было бы отложить съемки, ведь здоровье — самое главное, и протянул актрисе темные очки. Она отказалась от них, надеть их, дескать, не может, у нее парик, и вообще попросила, чтоб я не портил ей настроения.

— Какая-то она язвительная, — шепнул я режиссеру.

— Нормальный живой человек, — возразил режиссер.

Это меня успокоило. Актриса мне очень понравилась. Но я уже не осмеливался и рта раскрыть. Режиссер с минуту присматривался к нам, а потом сказал, что именно таких отношений и ожидал от нас, что именно так и должен относиться хороший гинеколог к своей пациентке.

— Сколько ей лет? — спрашиваю.

— Какая разница, — махнул рукой режиссер, но добавил: — Стукнуло восемнадцать, но стреляная птичка.

Я сказал, что перстень при съемках могу снять. Актриса, услыхав это, улыбнулась. Обрадовалась, что я серьезно готовлюсь к роли. Ассистент режиссера дал мне сценарий и попросил меня прочитать мой текст, хотя и далеко не был уверен, состоятся ли съемки сегодня.

Приехал директор картины и завел какой-то разговор с режиссером чуть в стороне от остальных. Съемки были отложены. Все начали упаковываться. Актриса села в автобус первой и долго сидела там одна, точно королева, — остальным вроде бы не хотелось ехать.

— Куда поедем? — спросил я режиссера.

— Я тут выпью стакан вина.

Остальные не занимали его. Он сел на террасе за стол и сказал своему ассистенту, что сегодня напьется. Снял рубашку, протянул ноги и стал не торопясь отхлебывать вино. Автобус вместе с актрисой отошел, что я счел невежливым по отношению к себе, у стола же остались одни циники киношники. И, словно забыв о благородных сценах, которые сегодня нам предстояло снимать, и о женщинах из штаба, мы развязали языки и стали сыпать новенькими солеными анекдотцами.

Затем приехали сценарист и композитор. Оба были уставшие — вчера на радио в Быстрице записывали музыку. Я сообщил им, что здесь я в качестве актера, а сценариста порадовал тем, что отбарабанил ему свой текст. Сценарист в мою честь заказал три рюмки «московской», а для режиссера бокал вина. Сам он не пил — вел машину. Выяснилось, что третья рюмка водки для другого актера, а в действительности театрального режиссера, который тоже должен был сегодня играть и приехал ради этого из Нитры. Дед, что топтался около стойки, вскричал при виде такого множества спиртного:

— Ба, ну и выпивон будет — море разливанное!

Рюмки наполнялись по кругу не один раз — и я почувствовал невыносимую усталость.

Пошел и сел в машину — разве теперь сообразишь почему — и там уснул. Проснулся я в Нитре на площади — один в машине, — мимо меня валом валили люди. Но площадь была какая-то маленькая. Я снова погрузился в сон — стояла уже ночь. На площади — ни души. Меня осенило: я во дворе нитранского театра, а множество людей на площади — это зрители, что шли на спектакль. Я закрылся, задвинул окно, растянулся на заднем сиденье и продолжал спать. Около часу ночи пришли режиссер, композитор и сценарист и ужасно смутились, увидев, что разбудили меня. Они как бы забыли обо мне. Был с ними и актер Доци — он подал мне руку, представился. Сказал, что знает меня, но я не поверил. Потом все сели в машину, и мы поехали к режиссеру. Он угостил нас своим излюбленным блюдом — мелко накрошенной зеленью со сметаной — и вытащил пиво. Лениво развалясь в креслах, мы всласть поболтали. Я успел хорошо отдохнуть — и потому молол, не закрывая рта. Товарищи боялись, что я не дам им поспать, но я минутой позже свернулся в кресле калачиком и снова забылся сном. Хозяин дома утром сказал, что у меня чудесная нервная система. Это от водки и безалкогольного пива, объяснил я. Такое сочетание никогда плохо на меня не действует.