Энн Наполитано - Милый Эдвард [litres]

Он уже наполовину проглотил содержимое тарелки, когда спокойствие внутри него смялось, как простыня на кровати, и он вдруг понял, что на экране дядиного планшета что-то про катастрофу.

– Что ты там делаешь? – спросил Эдвард.

Джон обычно очень спокоен, но неожиданный прямой вопрос от племянника, который почти не разговаривал и ни о чем не спрашивал его с тех пор, как очнулся в больнице Колорадо, вывел его из равновесия. В результате планшет вылетел из рук и упал на пол.

Джон издал громкий звук и нырнул за ним.

Что-то в этом преувеличенном шуме показалось Эдварду забавным. Внутри защекотало, и он рассмеялся.

Джон застыл на четвереньках.

Эдвард тоже замер. Смех утонул в холодной воде вины, стыда и замешательства. Он отодвинул тарелку. И туго натянул обратно свою простыню спокойствия.

Джон все еще оставался на полу, но принял сидячее положение. Он сказал:

– Я использую iPad для работы в основном.

– Ой…

– Эдвард, – начал Джон. – Смеяться – это нормально. Это даже хорошо. Ты рано или поздно должен вернуться к обычным человеческим вещам.

Тело Эдварда заболело. Он хотел рассказать Джону о словах психотерапевта, что он совсем другой человек. Он не мальчик. Он – пучок клеток, два глазных яблока и сломанная нога.

– Я набрал целый килограмм, – в итоге сказал он и удивился нотке торжества в голосе.

Был и вечерний распорядок. Эдвард появлялся у Шай около девяти и проводил первый час, сидя в кресле у окна. В десять они по очереди чистили зубы в ванной, а потом Эдвард разворачивал темно-синий спальный мешок посреди ее комнаты. В десять пятнадцать Шай выключала свет.

– Как лагерь? – Эдвард сидел в кресле, вытянув больную ногу.

– Дурацко. Тебе так повезло, что ты не должен туда ходить.

– Я не могу пойти. Как видишь, у меня освобождение от физкультуры.

Она оторвала взгляд от блокнота, лежавшего у нее на коленях.

– Если бы ты захотел, тебе бы разрешили. Если бы ты прямо сейчас попросил у моей мамы ключи от машины, она, наверное, отдала бы их тебе.

– Не отдала бы.

– Хочешь поспорить?

Эдвард попытался представить, как обращается к Бесе с этой просьбой, а затем отмахнулся.

Шай выглядела разочарованной.

– Ну, я имею в виду, что нормальные детские правила на тебя не распространяются. И скажи спасибо, потому что большинство детских правил ужасно фальшивые. Вожатая не разрешает мне читать во время обеда. Она говорит, что чтение антисоциально, но я думаю, причина в том, что она на самом деле Йозеф Геббельс.

– Кто это?

– Нацист, который сжигал книги. – Шай вернулась к блокноту и сделала в нем пару пометок.

Эдвард каждый вечер наблюдал, как она пишет в блокноте. Он подозревал, что Шай делала заметки о нем и его потенциальных магических способностях, но боялся спросить напрямую. Эдвард изучал поврежденную ногу и ждал, когда Шай закончит. Он спросил ее о лагере, потому что знал: именно о таких вещах люди спрашивают друг друга. «Как прошел твой день? Как ты себя чувствуешь?» Но его вопрос прозвучал глупо, а ее ответ – раздраженно, и он ощутил, что внутри него протекает еще один странный разговор на языке, который он не совсем понимает. Это что-то о магии, об их возрасте, об отсутствии у нее друзей, об эмоциях, о крушении самолета и обо всем, что она записывала.

Когда Шай закончила корпеть над блокнотом, сказала:

– Я вижу, как скептично ты на меня смотришь.

Эдвард пытался выглядеть невинно.

– Ты о чем?

– В словах нет никакого смысла. На самом деле я могу видеть то, чего не видят взрослые, а это значит, что я смогу увидеть то, что внутри тебя, раньше, чем кто-либо другой.

Воздух в комнате начал сжиматься, как будто электричество тайного разговора и настоящего на мгновение совпало.

Настоящий Эдвард – не тот, кто всегда пытался вести правильный диалог, – сказал:

– Ты будешь разочарована, когда я превращусь в нормального ребенка.

– Уже слишком поздно, – ответила Шай. – Ты никогда не будешь нормальным ребенком.

Это звучало правдиво, и Эдвард испытал облегчение.

– Я тоже ненормальная, – продолжила она, будто бы отвечая на незаданный вопрос.

– Отлично, – сказал Эдвард с энтузиазмом, заставившим его покраснеть.

Шай вернулась к блокноту, и Эдвард почувствовал, что ему стало легче дышать. Его грудь расслабилась. Когда часы показали десять, он взял костыли и поковылял в ванную.

Эдвард уже лежал в спальном мешке, когда Шай внезапно спросила:

– Интересно, как долго тебе разрешат спать здесь? Я слышала, как женщина в продуктовом магазине спросила маму об этом. Взрослые чувствуют себя неловко, потому что мы не совсем подростки и уже не дети. Возможно, скоро нам запретят спать вместе. Всем будет проще, если мы будем вести себя, – она иронично изобразила кавычки, – приемлемым образом.

Эдвард пристально посмотрел на нее:

– Откуда люди в городе знают, где я сплю?

– Сплетня. Космос. – Должно быть, она заметила выражение его лица, потому что мгновенно прибавила: – Можешь спать здесь столько, сколько захочешь, я отобьюсь от них. У меня это отлично получается – когда нужно, я могу быть дико невежливой.

По почте пришел большой конверт не менее пяти сантиметров толщиной. Лейси присела на диван рядом с Эдвардом и вскрыла письмо, но едва прочла строчку, как листы упали на пол. После чего тетя достала большую синюю папку.

– Что это такое? – спросил Эдвард, одновременно изучая заголовок на лицевой стороне: «Личные вещи пассажиров рейса № 2977».

– О боже, – испугалась Лейси.

В письме говорилось, что если Джон и Лейси обнаружат какие-либо предметы, принадлежащие семье Адлер, то смогут получить их.

Лейси раскрыла папку на середине и увидела фотографию золотого браслета с шармами: Эйфелева башня и плюшевый мишка.

– Не понимаю, – сказал Эдвард. – Эти вещи пережили крушение? Столько вещей?

Лейси кивнула.

– Они не расплавились? Не взорвались?

Тетя постучала пальцем по папке.

– Хочешь взглянуть?

В ушах Эдварда щелкнуло знакомое стаккато.

– Нет, спасибо. Не сейчас.

Позже Эдвард слышал, как тетя и дядя спорили на кухне. Джон сердился, что Лейси открыла конверт перед ним.

– Господи, – сокрушался Джон. – Наша работа – защищать его. Ты видишь, как он подавлен? Доктор Майк говорит, что мы должны быть очень, очень осторожны.

Голос Лейси становился резче.

– Я не хочу лгать ему. Я думаю, что он должен все знать.

Родители Эдварда регулярно ссорились, но эта ссора звучала по-другому, печальнее и отчаяннее, как будто Джон и Лейси находились на склоне горы и были недостаточно подготовлены. Похоже, они прекрасно понимали, что один из них или оба могут потерять хватку и упасть в любую секунду.