Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Так и началась для нас тюрьма: с неприятного запаха, с длинного коридора, со встречи.

Нас привели в Красный корпус и, выкрикивая фамилии, выдергивая из общей толпы, развели по камерам. Моя первая камера была с номером 113. Открыли дверь. Я зашел. Дверь закрылась.

— Всем привет, — поздоровался я.

Меня поприветствовали. Их было человек пять-шесть. Четыре спальных места. Маленькая камера. Все завешано какими-то промотами, полотенцами, тряпками. Накурено, душно, дурно. У меня спросили имя, поинтересовались, откуда я, когда закрыли, где, кто, ну и т. д. Ряд уточняющих вопросов. Я достал из карманов три пачки сигарет и положил их на стол. Закурили. Познакомились. А дальше была моя очередь задавать вопросы. Я стал живо всем интересоваться. Для меня все было ново. Нужно было впитать как можно больше сведений. Хата оказалась красной (как и весь корпус). Тот, кто за ней смотрел, был на этапе. Я разговорился с молодым пареньком, он сидел в этой камере уже два года и ждал этапа на зону. Я помню, как меня сразила мысль о двухгодичном пребывании в таких условиях. Тогда это казалось мне невозможным, невероятным, нечеловечным! На мое удивление, этот паренек, затягиваясь моим «Парламентом», отреагировал спокойно, по-тюремному и банально: «Это поначалу так кажется, потом привыкаешь». К этому мне почему-то привыкать не хотелось. Два года, год и даже полгода здесь для меня показались чудовищно длинным сроком. И мукой.

Меня накормили, разогрев на спирали гороховую кашу с кусочками колбасы и ландориками (жаренным на масле хлебом). За последние двое суток это была самая вкусная и единственная еда, которую я ел. А потом началось движение. Тюрьма зашевелилась. Стуки по стенкам. Словились с верхним этажом, и пошла почта. Но меня поразило другое. Кто-то из сокамерников начал набирать в параше воду и спускать ее, а затем специальным приспособлением, типа вантуза, откачал воду. Когда в колене не осталось воды, оттуда послышался голос, как из подземелья. И человек, усевшись на параше поудобней, начал с ним разговаривать. Вот это было для меня новостью. Какой-то даже дикой. Согласитесь, весьма неожиданно было узнать, что туалет можно использовать не только по назначению, но и как средство коммуникации, в том числе для передачи разных предметов определенного диаметра. Вот это было действительно когнитивным диссонансом, как говорят психологи. Я, конечно, поинтересовался, чей это голос слышится из утробы тюрьмы. То был Саша Бандит из Ангарска, расстрелявший из «Мухи» ментов, когда они ночью попытались без предупреждения захватить его дома. Он подумал, что это бандиты выламывали дверь. Тогда он, недолго думая, взял и выстрелил в них из укрытия. Это была обычная пятиэтажка. Несколько мусоров контузило, кумулятивный снаряд прошиб его дверь, соседскую напротив, и выгнуло остальные во всем подъезде. Это было резонансное дело. Бандиту дали ПЖ. Он сидел внизу под нашей камерой и каждый вечер сдавливался вот таким образом с людьми. И это было его почти единственной связью с «миром». Он был замурован кругом. А впереди еще бесконечные годы диких условий. Тогда во мне четко запечатлелся ужас подобного положения. Для меня, для человека, пришедшего с воли, это казалось шуткой и безнадежной гибелью — сгинуть вот так вот в подземелье! И если бы мне тогда кто-нибудь сказал, что через три года я окажусь в той же камере, в том же статусе, обреченный на пожизненное тюремное существование, и буду так же общаться «по мокрой» с соседями наверху, то я бы счел его за сумасшедшего и рассмеялся бы ему нагло в лицо.

А ведь тогда я не знал, что все так и будет. Не знал я, что еще через четыре года я встречу этого Бандита в Харпе и буду сидеть с ним в одной камере, рассказывая этот момент. Просто дико было даже предположить это.

Вот такая ирония судьбы, сардонический смешок Верховного правителя судеб.

Хитросплетение жизненных линий порой удивляет. Никогда не знаешь, кто и что будет ожидать тебя за горизонтом следующего дня, месяца, года. А тюрьма — это такое место, где твоя линия жизни может прерваться очень внезапно, без предупреждений и знаков. С утра ты еще пил чай, разговаривал, планировал будущее. А вечером твое тело фотографируют и увозят в морг. Людские жизни в тюрьмах и лагерях отлетают, словно искорки от костра в ночное небо. И тухнут.

Мои сокамерники, выслушав историю моих последних двух суток, предложили мне отдохнуть. Я действительно был вымотан не на шутку и согласился с удовольствием и облегчением. Залез на второй ярус и как был в одежде, так и уснул на чьем-то несвежем постельном белье. Уснул быстро, крепко, глубоко.

Проснувшись утром, я не знал, чего ожидать. Незнание очень часто оказывается полезным для нервов и психики человека, которому через многое предстоит пройти. Незнание обладает спасительным свойством.

Я думал, что буду теперь сидеть здесь, в этой хате, как все. В таком случае тюрьма не казалась мне столь уж опасным местом. Конечно, я ошибался.

Сразу после проверки меня заказали на перевод с вещами. Я поинтересовался у сокамерников: «Куда меня?» Они ответили в обыденной манере, что «на разработку», скорей всего. «Что это значит?» — поинтересовался я. «Это значит, что тебя сейчас посадят к козлам, которые будут из тебя вымогать, вытягивать или выбивать признательные показания, ну, или просто информацию», — коротко пояснили мне.

Понятно.

Я умылся. Глотнул чаю, покурил и был готов, потому что вещей у меня совсем не было. Дверь открыли, меня вывели и повели по тому же коридору, по которому вели нас вчера. Меня сопровождала симпатичная девушка в зеленой форме — юбке, блузке, пилотке — с холодными голубыми глазами и надменным видом. Я пытался с ней заговорить, делая на ходу неуклюжие комплименты. Но она очень вяло на них реагировала. Было видно, как она устала от этой арестантской болтовни и ничего не значащих комплиментов. Я прочитал в ее голубых глазах — «напрасно». И бросил всякие попытки привлечь ее внимание. Меня вроде бы ведут на убой, как быка за кольцо в носу, а я с ней заигрываю. На самом деле я пытался хоть что-то выведать у нее, потому что за ее отстраненностью, мне казалось, скрывалось некоторое знание моей участи. Это настораживало.

Меня привели в «троллейбус» (или «тролейбас» по-тюремному). Это отдельно расположенный коридор, куда выходят восемь камер, которые не связаны ни с одним из корпусов. Туда обычно прячут всякий сброд или неугодных администрации арестантов. Очень неблагонадежное место. И небезопасное. Потому что здесь вас никто не услышит.

Камера № 41. Я зашел. Дверь захлопнулась. То, что я увидел, поразило меня! Стекла или даже рамы не было на окне. Было только три решетки. Просто квадратная дыра в стене. Обшарпанные стены, бетонный пол, теснота, вонь, грязь, антисанитария; нары, а в нарах огромные дыры от выломанных досок. Меня встретил человек по имени Андрей (Фома). Еще какое-то тело валялось на нарах, делало вид, что спало.