Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Я спросил у Бэтмена, что это за хата. Он сказал, что «этапка». Но мне это показалось странным, потому что таких этапок не бывает. Это была чистая жилая камера, только незаселенная. Это уже настораживало. «Бэтмен» предложил чифирнуть. Я посмотрел на него, на его синие кисти, суетящийся взгляд, вызывавший подозрительность, — и отказался.

Не успел он допить свой «купец», как звякнула цепочка на двери, загремели замки, открылась дверь. В ней показались зэки с матрасами и вещами. Действия «летучей мыши» меня удивили. Он схватил свою кружку, бросил ее в сумку и буквально выломился через двери, расталкивая входящих. Вошедшие заносили сумки, матрасы и иной скарб. Возвращались за другим камерным барахлом. Пока я стоял, наблюдая, не понимая происходящего, они заносили вещи, раскладывая их по шконкам, шумели, спешили, суетились. Их было пятеро. Когда все вещи были перенесены, дверь закрылась, как отсек на подводной лодке при боевой тревоге. Я посмотрел на их неприятные лица — и понял, что ловушка захлопнулась. Меня обманули. Не будет никакого этапа. Эти люди и эта камера — вот мой пункт назначения. Я уже понял, для чего меня сюда посадили, потому что от них исходила угроза. Это стало ясно после первых минут общения. Я решил присмотреться к ним и действовать уже по обстоятельствам.

Итак, это были: Матиюнос Алик, Рыбалко Сергей (Рыба), Ефременков, Никитенко Артём и пятый, имени которого не знаю, т. к. его называли самыми уничижительными именами, в большинстве случаев женскими, в силу его тюремно-половой ориентации. Он исполнял функцию раба, объекта насилия, опущенный человек, полностью принимавший унижение в любых его формах. Абсолютно растоптанная личность!

Главными козлами были Рыба и Матиюнос Алик. Рыба — лысый, в очках, высокий, худощавый, за сорок. Хитрый прожженный зэк, изворотливый, скользкий, как устрица, подлый, но неглупый, острый на язык козлина. Печать некуда ставить. Таких сжигают в печи, чтобы миру дышалось чуточку легче. Рыба отбывал срок (десять лет строгого режима) за изнасилование собственной двенадцатилетней племянницы. Без комментариев. Он напоминал повадками и даже внешне был похож на Чикатило. Именно ему администрация делегировала «операцию» по моей ломке. Он был мозгом этой своры.

Матиюнос — крепко сложенный, наглый, дерзкий, прямой (по тюрьмам с малолетки). Культурой и умом не блещет, грубый и жестокий, полностью внимает словам Рыбы. Это была сила этого козлятника. Алик и Рыба были близкими приятелями.

Остальные пассажиры не заслуживают описания. Это был середняк не лучшего арестантского разлива. Ефременкова я обозвал по себя «гумозой». Не знаю почему, наверное, потому, что Горбун из романа Гюго казался бы рядом с ним красавцем. Выдвинутая вперед нижняя челюсть, гниющая кожа лица-рожи, отсутствующие передние зубы, отвратительная улыбка австралопитека, зияющая деснами и остатками гнилых зубов; в общем, омерзительная внешность. Никитенко был похож на человека и поведением, и внешностью. Но все они были продолжением злой воли и настроения двух человек — Алика и Рыбы. В целом их можно было рассматривать как команду. Да так оно и было.

Рыба сказал мне в ходе всей этой суеты: «Раскладывайся, ты никуда не поедешь». Мои догадки подтвердились.

Уборка и обустройство в новой камере заняли весь остаток дня. Я помогал, поскольку не мог оставаться в стороне. Это считалось бы дурным тоном. К тому же я искал «оружие» в этом скопище вещей и предметов. Мне необходим был острый либо тяжелый предмет, который мог причинить человеку серьезный и, главное, мгновенный урон. Но все, по-видимому, было предусмотрено, в камере не было ни заточки, ни гвоздя, ни мойки. Точнее, все это было, но не у меня. В такой ситуации я был беззащитен и уязвим. Один против четверых-пятерых, в небольшой камере?.. Мои шансы были ничтожны. Это обстоятельство серьезно беспокоило меня.

Вечером мы что-то поели. Они расспрашивали меня о прошлой жизни, об уголовном деле, о многом другом, стараясь поближе узнать меня. Но делалось это с подковырками и намеками на нехорошее развитие отношений. Потом они показали, куда мне можно приземлиться на ночь. Я лег одетым, чтобы быть готовым ко всему. Укрылся своим одеялом и сделал вид, что засыпаю. В подобной обстановке достигнуть фазы глубокого сна невозможно. Ты подсознательно ожидаешь опасности. Малейший шорох выдергивает тебя из сна, да и сном это можно назвать с натяжкой. Всю ночь я дремал урывками, лишь изредка впадая в легкое забытье. И в результате не выспался.

На следующий день Рыба и Алик тусовались по хате. Допотопный магнитофон хриплым голосом отрыгивал блатные песни, которые им так нравились. Громкость «музыки» не давала возможности их подслушать. Они вроде и не скрывают своей беседы, не шепчутся, но услышать предмет их разговора невозможно. Матиюнос крутил в руках чётки. Рыба — зажигалку. Часто курили. Заваривали чай. Мне было понятно, по обрывкам фраз и по мимике, что речь шла обо мне. Матиюнос в чем-то сомневался, а Рыба уверял его: «Да всё будет нормально, не ссы!» Я делал вид, что читаю книгу («Поющие в терновнике»). Иногда они обращались ко мне, что-нибудь спрашивали. Так я узнал, что вчерашний Бэтмен оказался «дырявый». Рыба настойчиво интересовался у меня, не чифирил ли я с ним из одной кружки. Из этого я сделал вывод, что опера планировали таким образом скомпрометировать меня в глазах моих новых сокамерников, надеясь на мою неопытность. Ведь если бы я попил из одной кружки с «обиженным», то у них появился бы повод считать меня таким же, определив меня на низшую ступень преступной иерархии. Человек, попавший туда, находится под невыносимым давлением, лишается человеческого достоинства. Раздавленный морально человек — человек, лишенный основы. Он превращается в пластилин в руках следователя. Именно поэтому следствие стремится (когда это возможно) сломить морально, унизив человека окончательно, лишив его достоинства. Но со мной этот номер не прошел.

Чувствуя, что сокамерники замышляют что-то нехорошее, я решил не ждать, а рискнуть и взять ситуацию в свои руки, упредив опасность. Я отозвал их в сторону и сказал: «Короче, ребята! Я примерно представляю, зачем меня сюда привезли, поэтому давайте не будем ходить вокруг да около и предельно сократим правила „игры “, сэкономив время. Вы говорите, что вам надо и какую задачу вам поставили опера, а я помогу вам, у меня есть возможности, — нашвыривал я на себя пуху. — Мы вместе, исходя из ситуации, всё обставляем так, чтобы и вы не попали, и я не пострадал. И на выходе выигрывают обе стороны. Каков ваш интерес? Говорите. Я думаю, что мы здесь здравые люди и сможем договориться». Я заметил, как в их глазах блеснула жадная заинтересованность. (Единственно правильной в этой ситуации мне показалась возможность попробовать их чем-то заинтересовать, купить, привлечь внимание, чтобы выиграть время. Но для этого мне надо было узнать их слабости, их темные, низкие страстишки, которые тюрьма им мешает удовлетворить.)