Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Я говорю: «Мне не нужны проблемы, я здесь временный человек, но я понимаю, что вам поставили какую-то задачу относительно меня, так? Так зачем вам брать на себя лишний грех, после которого вас могут настигнуть последствия?» (Тут мою речь резко прервал Матиюнос: «Ты чё, нас пугаешь, что ли?! Да на мне этих „крестов “уже херова туча! Мне вообще пофиг!») «Поэтому, — продолжаю я, — если вас интересует обоюдно выигрышный расклад, то давайте разговаривать конструктивно, как разумные люди».

Первым клюнул Рыба:

— Героин можешь достать?

— Сколько? — не раздумывая, уточнил я.

— Грамм десять.

— Можно, но только вы сами будете его затягивать, — блефовал я, — но найти я могу.

Они заинтересовались. Посыпались другие шкурные предложения, варианты, пожелания. В глазах Рыбы я предстал неким джинном, способным исполнить его желания. Но все-таки мне показалось, что хитрый Рыба не до конца заглотил наживку. Казалось, что, разговаривая со мной о сокровенном героине, он обдумывает что-то свое. Хитрая падла, подумал я, но понадеялся, что их сумасшедшая любовь к наркотикам возьмет свое.

Я ошибался.

В доказательство своей готовности к «сотрудничеству» я дал им пятьсот рублей, спрятанные в моей сумке, о которых они уже знали. (Утечка могла произойти только из той камеры, из которой я приехал.) Мне показалось, что я потихоньку перетягиваю их на свою сторону.

Рыба стукнул в «робот». Открылась кормушка, он что-то шепнул дежурной. Через пять минут его вызвали к оперу.

Вернувшись через полчаса, он, потирая руки, сказал Матиюносу, что сейчас сюда притаранят водки. И действительно, через час принесли передачу. Две пол-литровых бутылки минеральной воды (в одной была водка), несколько пачек «Парламента» и «Примы», что-то еще по мелочи на пятьсот рублей. Они открыли бутылку, понюхали, с удовлетворенными лицами произнесли: «Она, родимая!» И засуетились, засуетились, как крысы перед жареным салом. Для проформы предложили мне. Я отказался, конечно. Они же, недолго думая, разлили, выпили, закурили. Выпили еще раз. И распахнулась душа зэка! И завели они толковище! И заиграла музыка погромче. И стало им весело и тепло на душе. И перестали давить стены. И срок предстоящий показался легкой прогулкой. Выпили, закусили и закурили вновь. И вроде все было неплохо, вроде бы «договорились», но водка скоро закончилась. Хмелёк их начал отпускать. Душа требовала продолжения банкета. А водки уже не было. Тут под руку Матиюносу попался обиженный, ему, видите ли, не понравилось, как тот постирал его спортивный костюм. Он ударил его по лицу, потом еще раз, обзывая его «дырявой Машкой». Обиженный упал, затрясся, захныкал, задрожал, потупив взгляд, и принял покорную позу раба, не смея взглянуть на «хозяина».

— Ты пороться, что ли, хочешь, дырка?! — кричал Матиюнос на обиженного.

Пацаненок этот помотал головой, мол, нет. Подскочил Рыба:

— Ах, ты не хочешь? — Удар по лицу, унизительные оскорбления. И тот уже согласно закивал головой:

— Да, хочу.

Не было никакой необходимости избивать его, проявляя неоправданную жестокость. Его избивали и в целом издевались над ним не из-за плохо постиранного костюма, нет. Эта демонстрация насилия была проделана для меня как показательная угроза. Есть такой способ воздействия у «разработчиков» на потенциальную жертву, мера запугивания и устрашения — избивать и насиловать кого-то на глазах у человека, которому предназначен этот посыл. Он против воли проецирует весь этот ужас на себя, понимая, что то же самое может случиться и с ним. И козлы недвусмысленно дают понять это. На это и расчет. Согласитесь, когда на ваших глазах двое-трое ублюдков избивают слабого человека, а потом трахают его в зад за какую-то «провинность», это, мягко говоря, не оставляет равнодушным. Эта жестокость, хоть и опосредованная, имеет очень сильное психологическое влияние на человека в закрытом помещении, особенно на того, кто находится в разработке. Мне не угрожали прямо. Мне молча продемонстрировали, зная, что это действует. Мне было жаль этого паренька, конечно, но я ничем не мог ему помочь.

Открылась кормушка, к ней подошел Рыба, еще пьяненький, веселый, но уже желающий догнаться. Они о чем-то с кем-то начали шептаться, потом их разговор стал общим достоянием камеры и свелся к обмену колкостями и шуточками. Рыба бахвалился, выворачиваясь наизнанку перед собеседником-опером. И чтобы показать, как его боятся в камере, он подозвал обиженного и как бы в шутку, смеясь, спросил: «Ты боишься гражданина начальника?» Тот кивнул. «Покажи, как ты боишься, как тебе страшно, ну». И тогда обиженный изобразил мелкую дрожь всем телом, скорчив жалостно-испуганное лицо. Он смотрел в пол и трясся, поджав под себя «лапки», как напуганный зайчик из советского мультфильма. Рыба и Седых взорвались идиотским смехом. Это было бы действительно смешно, если бы не было так омерзительно. Смеяться над унижением слабого, никчемного человечка казалось мне низким, отвратительным занятием.

Я молча наблюдал за этими ублюдками со своей шконки. Такие, как они, только и умеют, что унижать слабого и избивать одного толпой. Это трусливые недолюди, которые привыкли самоутверждаться за счет чужого горя. Такие твари всегда плохо кончают.

Опер зыркал в мою сторону, явно чего-то хотел. Так и было. Через несколько минут он выдернул меня из камеры. Прямо в коридор. Не в кабинет, нет. И прямо в коридоре завел двусмысленную беседу с экивоками, полунамеками, завуалированными угрозами. Его речь была бессвязна и непоследовательна, я никак не мог ухватить ее смысл, цель, как будто он предлагал мне разгадывать его «высокоинтеллектуальные» ребусы. Он не был агрессивен, но и не был расположен к доброте. Он был мне непонятен, и это настораживало еще больше. Закуривая, предложил мне. Предлагал мне «думать», «принимать решение», «пока не поздно». Мои прямые четкие вопросы увязали в бессмысленном и мутном болоте его слов. Он показал мне на амбарный замок, висящий на двери, и сказал: «Если что-то произойдет в этой камере, тебе никто не поможет. Дежурная тебя не выведет. Ключ от замка только у меня. Задумайся об этом». Полез рукой в карман и показал ключ. «Думай».

Когда он закончил говорить и затушил сигарету, меня вернули обратно в камеру. Дверь захлопнулась, и я услышал, как навесили дополнительный замок.

Пять рыл смотрели на меня. Светила тусклая лампочка. Играл, нет, не играл, а хрипел паршивый шансон. Было накурено. Чувство физической безвыходности, захлопнувшейся ловушки охватило меня.

А потом ситуация вышла из-под контроля. Контроль над своими действиями потеряли Матиюнос и Рыба. Контроль над ними потерял оперативник, мать его, Седых. Мне эта «потеря контроля» чуть не стоила жизни!