Валерий Шелегов - Вдовы

По хозяйской деревенской привычке Дарья Митрофановна год распределяла по делам — по крестьянскому календарю. Пока же до Нового года дожили. Фиму хоронили тёплым днём, Господь на ласку людям старым не поскупился. Обмывала летней водой покойницу и обряжала в чёрное шерстяное платье, приготовленное Фимой на смерть, Дарья Митрофановна. Пётр Еремеевич открепил с дверей в горницу пригвоздоханное рейками ватное одеяло. Дом построен в своё время просто, за прихожей — горница. Чтобы экономить тепло, по просьбе Фимы, после смерти Васея Белоуса, Пётр Еремеевич и забил одеялом проход в горницу.

За русской печью на кухне — лежанка Васея, туда и перебралась Фима после смерти старика-мужа. Жизнь распорядилась так, что и наследников у неё не остаётся. Сын служил в Афганистане и погиб. Жениться не успел. Родные сёстры думать о Фиме забыли, раскидала жизнь каждую куда. И будто нарочно, никого не оставила рядом, в Сибири. За мужьями уехали в своё время, теперь доживают век или дожили его «за границей». Не приехать к ним, не уехать от них. Разорвали бездумно и безумно Россию на куски, разъединили силой народы и родственников.

В старости уже нет злобы в душе на время и на плохих людей. Покорно и смиренно принимала Фима разлуку с сёстрами. Васеевы родственники — в городах, и никто стариками последние десять лет не интересовался, в гости не приехал. Старость обременительна для самого человека, но ещё большим бременем эта старость для тех, кто обязан старикам своим появлением на свет.

Покойница Фима скорого конца своего не предвидела. Жить она ещё могла самостоятельно не один год. Гроб пришлось делать Петру Еремеичу. Об убиенной односельчанке немногочисленные жители села уже к обеду узнали. Горе сплачивает русских людей. Старухи прибрали от многолетней пыли горницу, протёрли влажной тряпицей стекло иконы Казанской Божьей Матери, поставленной в красный угол давно, молодой когда-то Фимой. Икона старого письма и досталась Фиме от бабушки, которая привезла икону «из Расеи, когда ехали на новые земли обживаться».

После смерти старика Белоуса забитой горница простояла при закрытых ставнях пятнадцать лет. Круглый стол на точёных балясинах с центра убрали. Поставили две табуретки под гроб.

Лампадку под иконой Дарья Митрофановна заправила подсолнечным маслом. И затеплилась лампадная светлица в полумраке над покойницей, над скорбными ликами стариков и старух.

Связи с центральной усадьбой нет никакой. Гнать свой трактор «Беларусь» Петру Еремеевичу времени не оставалось. Всё легло на его плечи: и руководство над Пронькой Вертолётом с копкой неглубокой могилки, долбить мёрзлую землю помогли и старики; и гроб тесовый сколачивать, кроме него, тоже оказалось некому. Старики, конечно, запаслись каждый для себя домовиной заблаговременно. Но свой гроб никто не пожелал жертвовать одинокой Фиме. В голову никому не пришло.

Пётр Еремеевич много лет работал управляющим отделением совхоза, строить умел, землю знал, тайнами тайги ведал, добывал и тайменя в Кану, когда был годами моложе. Остальные старики тоже не безрукие, но гроб сладить не каждый возьмётся.

В заботах с похоронами Фимы Пётр Еремеевич не забывал ждать сына. Не хватало его молодых рук в столь скорбном деле.

Похоронили Фиму на другой день после её гибели. И, как водится, вечером приехал сын. Привёз Павел и гостя. Дарья Митрофановна сыну рада, гостя постороннего не ждала. Умаялась с похоронами и поминками в доме Фимы. В своём доме некогда было приготовить. Но дом Петра Еремеевича — полная чаша. Из погреба поднялись и груздочки, и домашняя колбаска. Картошку отварить недолго. Перед ледоставом Пётр Еремеевич сеть ставил в протоке. Рыбы набилось, спасаясь от шуги, плотно. Попались и щука, и харюзья, сорога крупная. Ведро рыбы засолил для сына Павла.

Сына расстраивать убийством Фимы старики, решили, не станут. Ночевать сын не оставался, привёз матери и отцу новогодние гостинцы да спешил увезти таёжные гостинцы в Красноярск. Всё как-то бегом, не по-людски, но спорить с сыном Пётр Еремеевич не стал. Машина у Павла добрая, иномарка, утром в Красноярске будут. Последний день старого года сын желал дома быть.

— Мама, ты нынче из бранки ткала? Мой товарищ купит у тебя твоё рукоделие. У него свой антикварный магазинчик в городе, иностранцы с руками отрывают старинные вещи. Рассказал ему, что ты по старинной технологии, из конопли, ткёшь ткань, да ещё шабуры шьёшь. Он даже сам вот приехал.

— Полотенчики есть, — отозвалась от плиты Дарья Михайловна.

Лён в предгорье Саян в начале века не знали, как он и растёт. Сеяли коноплю. Из конопляной бранки волокна теребили. Отбеливали на снегу, ткали на кроснах, шили из ткани шабуры, полотенца. Беда и выручка конопля была, без мешков конопляных в хозяйстве и с места в делах не сойти.

По родителям до замужества Дарья Митрофановна была Коноплёвой. По роду передавалось «конопляное» ремесло. В «коноплю» и одевались. И масло конопляное сбивали. Шабуры делались из самой грубой конопляной ткани, с открытым воротом без рукавов. Одевались через голову и при ходьбе шуршали — «шабуршились». Оттого и шабурами звались.

Убирали коноплю, когда начинала поспевать лесная земляника. Жёлтенький, тонкий и долгий стебелёк без семени звался бранкой. Бранку эту от конопляного стебля обрывали, вязали в снопы, и до первого снега снопы с бранкой проветривались стоймя.

В августе конопля созревала, её тоже убирали серпом. Обмолачивали семя, толкли из него масло. Стебель конопляный обрабатывался одинаково с бранкой, из волокон его ткали мешковину.

Технология изготовления из конопляных стеблей ткани — секрет, передавался детям в семьях. Хитрости свои. Обязательно на Покров, и обязательно первый снег таяли в чанах, вода колодезная и речная для такого дела не годилась. Снопы из бранки и стеблей рассыпали и заминали в чаны со снеговой водой. Квасили две недели, отбеливали. После чего вынимали и «сажали снопы в горячую баню». После бани мяли костру на деревянных мялках. Чесали деревянными гребнями. Из грубых волокон конопляного стебля ткали на кроснах мешковину; из грубой бранки получалась ткань для шабуров; тоньше волоса начёска из бранки шла на прялку для полотенец и исподних женских поддёвок. Вышивала цветными нитками шабуры и полотенчики из бранки Дарья Митрофановна — глаз было не оторвать.

Павел учился в художественном училище, забирал её изделия в город. В «лихие девяностые», когда всё рушилось, а деньги цены не имели, изделия матери Павел продавал через знакомых художников иностранцам за доллары, японскую валюту. В немалой степени дар Божий матери и её изделия помогли Павлу и выучиться, и стать на ноги, когда человеческая жизнь перестала стоить и копейку. А шабуры ценились. Отец купил старый трактор «Беларусь», подвеску с плугом для пахоты, сенокосилку. За горло взяло лихое время людей. Не пропадать же даром, на «голую» пенсию. Таёжники — народ бывалый. От тайги кормились. Выжили. Сына выучили. Людьми остались. Не всё рублём измеряется.