Владимир Нестеренко - Дорога на плаху

Вот почему он откликнулся на просьбу Петракова о помощи. Он бы в любом случае помог талантливому парню. Как-то по-отечески привязался к нему, но сейчас сыграла на приглашение в столицу Евгения. Наблюдать!

Если это то, о чем он стал думать и имеет под собой именно эту основу, то вся его деятельность в разоблачении всевозможных преступлений против личности — шелуха по сравнению с этой, будущей. Масло в огонь подлила встреча на Кавказе с сыном одного знакомого по Красноярску ученого-ядерщика. Парень брал у него интервью, правой руки у него не было. Точнее рука висела короткой плетью, не развитая. Климов подумал: последствие ранения или травмы. Ему всегда было жаль попавших в переплет безусых парней, вспоминалось свое безрадостное детство, юность, едва удержался от вопроса: что с рукой? И хорошо, что сдержался, поставил бы парня в неловкое положение. Приказал помощнику навести о нем подробнейшие справки. Его отец в конце сороковых годов схватил малую дозу облучения. Лечился, тогда для ученых денег не жалели, отец дожил до старости, а вот сын родился с ущербной рукой. Он ею не владел. По всему видно, парня однорукость мало беспокоила, привык, молодость, жить надо. А дальше? Если это то, о чем он стал думать, не возрадуешься.

Недавно прошла информация о судебном процессе белорусского профессора Юрия Бандажевского. Ученого обвинили во взятках. Здесь же был дан краткий синопсис его трудов о радиационной патологии. Что-то не верится во взяточничестве, как оказывается, молодого медицинского светилы, ректора и основателя Гомельского института, потратившего годы, здоровье на фундаментальные исследования. Интуиция не согласна. Надо бы почитать его очерки.

Так что же Евгения? Ее кровные родители здоровы. Отец, Костячный, нарожал шестерых, все в здравии. Разве можно сказать об Евгении, что она в чем-то ущербна? Савинова? Насколько известно, она уроженка Ачинска, родилась и выросла там, ее отец машинист-железнодорожник. Одно время работал в Железногорске, в этом ядерном монстре. Петраков с отцом встречался, старик жив, только ничего не помнит. Есть еще Анатолий Кузнецов, у него тоже от другой женщины родился здоровый ребенок. Словом, ничего неясно. Остается наблюдать за Евгенией.

Константину Васильевичу и Наталии Михайловне понятно и близко настроение Бориса. Рябуша не раз за свою жизнь срывались с насиженного места, всегда легко, без сожалений. Несколько чемоданов — и весь багаж. Только с появлением Жени появилась тяжесть. Но, к счастью, была всего одна кочевка в Красноярск, где она выросла, окончила школу и так неудачно вышла замуж. Теперь все должно перемениться. Она будет жить и работать в столице рядом с любимым человеком. И хотя говорят: надежда умирает последней, никто из родных не мог усомниться в будущем успехе и благополучии молодоженов. И как всегда случается, самые важные мысли высказываются в последние минуты судьбоносного расставания, каким было это, когда перронный шум, людская суета проносятся стороной, а ты видишь только дорогие лица, на которых нет ни радости, ни особой печали, а есть что-то напряженное, исходящее из желания провожающих не огорчить своим видом и настроением непринятия предстоящей разлуки, неудовольствия оставаться, а так же самих отъезжающих, тоже стремящихся не обидеть своей радостью отбытия и ожидания путешествия. В такие минуты все становится полуреальным, кроме действий твоего ближайшего окружения, и все сказанное считается самым веским и краеугольным, как сам фундамент для здания, которое собираешься воздвигнуть.

— Я военный человек, у меня выбора не было. Приказали — исполнил, — говорил с некоторой грустью Константин Васильевич. — Ты свободен в решении, уверен: оно правильное. Потому мы спокойны.

Рябуша имел в виду себя и жену. К Валентине это не относилось. Москва ее пугала не только размерами и многолюдностью, но главным образом, тем, что в столицу стекаются незаурядные личности. Иметь дело с такими гораздо сложнее, чем с простым человеком. В таком окружении держаться надо постоянно начеку, а значит, опасностей для жизни сыщика, как воды в половодье.

— Боря, провинция и столица это очень разные вещи. Там надо быть хитрее, умнее, пронырливее. Там столько людей с амбициями!

— Мама, успокойся. Я тоже имею диплом с отличием. Так что на равных.

— Мама права, — поддержала сватью Наталия Михайловна, смотря печально на Бориса, убирая пальцем с бровей упрямые ворсинки своей богатой шапки-чернобурки, — меня столица страшит еще и в другом: слишком уж она дорога. Бывало, копим с отцом деньги весь год, а поедем в столицу — за неделю все спустим.

— Вы всегда что-нибудь покупали из вещей, ходили в рестораны, — не согласилась Евгения. Ей было жарко от волнения и, несмотря на январскую стужу, она распахнула зимнее пальто с шалевым песцовым воротником. — Мы едем туда на постоянное место жительства, работать, и нам не до ресторанов и дорогих покупок.

— Но вам надо очень многое в квартиру. Жаль поторопились с приобретением мебели здесь. Как бы пригодились деньги.

— Нам помогут беспроцентной ссудой, — заверил Борис. — Телевизор и видик привезет Константин Васильевич, как только мы войдем в арендуемую квартиру, о которой говорил Сергей Петрович. Словом, будем жить и по ходу решать бытовые вопросы.

— Это очень важная сторона. Она сильно заедает, — подчеркнул Константин Васильевич. — Однако пора в вагон, осталось две минуты до отправления. Давайте прощаться, — и протянул Борису руку.

После взаимных объятий и поцелуев женщины всплакнули.

— Мама, прости меня: ты ко мне, а я — от тебя! — со слезами на глазах бросилась в объятия Евгения. — Прости, таковы обстоятельства. Я буду скучать по тебе и папе.

— Поезжай с Богом, дочка. Я постараюсь навещать тебя почаще, пока есть силы. Это не из Омска за тридевять земель. — Она еще раз поцеловала свою Женю и помогла взобраться по ступенькам.

Комната для офиса, выделенная Петракову из фонда производственных помещений министерства, располагалась на первом этаже жилого здания на Ленинградском проспекте. Здесь когда-то был опорный пункт народных дружинников, потом склад какого-то коммерсанта. Теперь комната очищена от мусора и сносно отремонтирована. Наклеены дешевые обои советской эпохи, извлеченные из завалов на интендантском складе, с аляповатым рисунком и отталкивающим бежевым оттенком, от которого Евгения поморщилась. В грязно-синий цвет покрашена балюстрада, разделяющая помещение на две половины с проходом. Один из столбиков балюстрады, похожий на шахматного слона, был выбит и отсутствовал, создавая неприятную дыру в ненужном теперь ограждении.

— Да, поработали здесь дизайнеры с утонченным эстетическим вкусом, — съязвил Борис, — но дареному коню в зубы не смотрят.