Юрий Рытхэу - Чукотский анекдот

Пока и намека не было на открытое море на горизонте. Пестеров спрятал в футляр бинокль и поднялся с одного из двух валунов. Странное дело, эти два больших камня, покрытые голубоватым, словно шерсть, мхом, никогда не покрывались снегом, и сидеть на них было не холодно. Именно отсюда шаман Млеткын вознесся в Созвездие Печали, покинув земной мир. Материалист Аркадий Пестеров, глубоко впитавший в себя марксизм-ленинизм в Хабаровской высшей партийной школе, не верил в эти сказки, но каждый раз именно на этом месте ощущал присутствие чего-то загадочного, какое-то излучение пронизывающей пространство силы.

Когда он оглянулся, прежде чем спуститься с утеса, то увидел, как белый горностай поднялся на одни из валунов и повернул мордочку в сторону скованного льдом океана.

На южной стене старой школы кто-то выжег, видимо, через увеличительное стекло: 20 мая полетели утки. Эту надпись Пестеров обнаружил, когда еще был школьником, и сегодня ранним утром он был разбужен шумом пролетающей утиной стаи над домами Улака.

Со старым дробовиком и десятком патронов Пестеров отправился на дальний конец Улакской косы, за домики полярной метеостанции.

В далеком детстве ритуал первой весенней охоты на уток был полон волнующей таинственности. Мальчика будили ранним утром, когда сон был так сладок, полусонного сажали на нарту и отправлялись берегом моря на дальний конец косы. По пути останавливались и приносили жертвы морским богам.

Возвращались поздним вечером. По всему Улаку плыл сытный запах вареного утиного мяса, хорошо накормленные собаки дремали в снежных лежках.

А солнце светило ярко и горячо. Оно лишь ненадолго спускалось за Инчоунский мыс, а потом снова поднималось и с каждым днем набирало силу.

Иногда звонила Сьюзен. Телефон был у Тани Пучетегиной. После каждого разговора Аркадий как-то внутренне подбирался, и тайная надежда зажигалась маленькой искоркой в его сердце.

Он ловил навагу на припае, охотился и изнывал, мысленно торопя природу, чтобы скорее ушел лед.

Наконец очистилось море у старого Нувукана, и два вельбота, поставленные на нарты, отправились охотиться на весеннего моржа. Аркадий, вспомнив, что до пенсии числился в упраздненном совхозе инженером по промыслу, распоряжался, командовал и, наконец, отбыл бить первого моржа в море.

Вернувшись в Улак, он узнал от Тани Пучетегиной, что Сьюзен Канишеро вылетает в Гуврэль, где будет ожидать его.

Однако выбраться из Улака оказалось не так просто. Гражданский вертолет из-за отсутствия горючего не летал. Надежда была только на пограничников. Но для этого надо было ублажить командира заставы и пилота. С командиром заставы Пестеров легко договорился: тот согласился на две пыжиковые шкурки, а летчику был обещан расписанный моржовый бивень.

Сьюзен прилетела вместе с мужем. Это был типичный японец, небольшого роста, с крупными желтыми зубами. Увидев его, Аркадий вдруг обнаружил, что у него начисто улетучилась заочная ревность и зависть к нему. Сьюзен командовала им, как мальчишкой, и Томми Канишеро исполнял все ее приказания не только покорно, но и с видимым удовольствием. Томми, разумеется, по-русски не говорил, и Аркадию приходилось общаться с ним через Сьюзен. Потребовалось совсем немного времени, чтобы убедиться, что Томми человек редкой доброжелательности. Он любил всех! В быту был совершенно неприхотлив и покорно мирился с отсутствием горячей воды, постоянными отключениями электричества, необязательностью местных чиновников, ужасной едой и хамством официантки в единственной столовой Гуврэля. Аркадий понял, что такое отношение Томми Канишеро объяснялось не только его неистребимой доброжелательностью, но и тем обстоятельством, что он именно такой и представлял эту страну и ее жителей. Стало стыдно и обидно. Но что поделаешь — что есть, то есть.

Припай в Улаке еще мог продержаться несколько недель, и было решено детали будущей пекарни перевезти на баржах из Гуврэля в Кэнискун, а оттуда уже на тракторных волокушах в Улак.

Захиревший Гуврэльский порт ожил. По причалу бегал Чарльз Джонсон и распоряжался погрузкой. Ему помогал Томми Канишеро. Американцы умели работать! И заражали своей деловитостью немногочисленных грузчиков, не успевших покинуть умирающий порт.

Сьюзен призналась Аркадию:

— Я очень волнуюсь перед будущим свиданием с берегом, где провел долгие годы мой дед, бабушка. Там родилась моя мама.

— А кем был твой отец?

Аркадий давно собирался спросить об этом, но как-то не решался. Лицо Сьюзен омрачилось, но она взяла себя в руки, даже улыбнулась и призналась:

— Мы с Робертом практически своего отца не знаем. Он служил на авиационной базе Эльмендорф в Фэрбенксе. Мама не любила о нем вспоминать, и мы, взрослея, старались все реже напоминать ей о нашем отце, который, похоже, навсегда вычеркнул из своей жизни не только ее, но и своих детей.

Сердце у Аркадия сжалось от острого сочувствия: и у него мама так толком и не могла ему объяснить, кто его отец. Это было обычное явление на Чукотке: приезжие какое-то время сожительствовали с местными девушкам, а потом, когда кончался срок их работы на Севере, с легким сердцем покидали своих временных подруг, оставляли нажитых детей, в большинстве случаев забывая о них навсегда. В чукотской среде таких детей ничем не отличали от других, у которых были в наличии и отец и мать.

Три самоходные баржи вышли ранним утром из Гуврэля в Улак. Первую остановку сделали в Кытрыне. Здесь переночевали.

В Кэнискун пришли после полудня.

Сьюзен прошла в глубь тундры, чуть правее от места, где причалили баржи, и направилась к едва виднеющимся развалинам каких-то построек. Может быть, именно здесь стояла лавка деда? Или вон там, где из новой травы виднеются искореженные листы гофрированного кровельного железа? Но уж точно, именно по этому берегу он ходил, поднимался вон на тот холмик и обозревал морской горизонт в надежде увидеть корабль своего патрона Олафа Свенссона после долгой, холодной зимы.

Или просто гулял, вспоминая свою жизнь, навсегда оставленную в далекой Австралии, почти что на другой планете. Может, с ним шла и бабушка Элизабет, а за ними, как утята за мамой-уткой, шли ее дети.

Где тут стояла лавка и жилье деда? Сколько ни расспрашивала в Улаке, даже старики не помнили и не могли точно указать место. Кэнискун только в древности был постоянным поселением, а потом в нем лишь временно поселялись охотники да разорившиеся, потерявшие стада оленеводы.

И все же что-то такое чувствовалось в окружающей атмосфере. Сьюзен никогда не была склонна к мистике, но тут она ощущала наличие особого поля, какие-то невидимые нити, протянувшиеся к ней из далекого прошлого.