Михай Фёльдеш - Приказ

Переступив через высокий порог, посетитель попадал на кухоньку, пол которой был выложен желтым кирпичом. В маленькой комнатушке стояла только самая необходимая мебель: кровать, диван с высокой спинкой, стол, шкаф и несколько стульев. Висячая керосиновая лампа с пестрым абажуром освещала комнату, в переднем углу которой висела цветная литография с изображением распятого Христа, с чадящей лампадкой перед ним. Из-за этой лампадки в комнатке воздух был всегда тяжелым. Комнатку старуха проветривала очень и очень редко, к запаху ладана примешивался запах айвы, лежавшей на верху шкафа, ко всему прибавлялись влажные испарения от вечно мокрого пола. В комнатке царили полумрак и абсолютная тишина, как в склепе. Очень трудно было представить, что здесь когда-то резвились и возились дети.

Анна Шнебель по случаю появления в доме молодого господина перебралась спать на кухню. Но она так громко стонала, пыхтела и храпела во сне, что, конечно, сильно мешала Марошффи спать, хотя не спалось капитану не только поэтому. Одиночество будило в нем воспоминания, от которых он особенно сильно страдал по ночам.

Альби решил для себя, что не останется больше недели в этом трухлявом домике на улице Аранькакош, просто не выдержит. Если же и за это время не объявится Петер Татар, тогда он сам, на свой страх и риск, отправится на границу в местечко Пилишсентиван, к старшему брату Мари Шлерн, владевшему там, в горах, небольшой шахтой. За свою страстную любовь к горному делу чудак Руди Шлерн был вынужден платить свои собственные деньги, но, несмотря на тяготы военного времени, он все-таки не разорялся и не падал духом.

Руди Шлерн, как и шахтеры, жил в маленьком горняцком поселке; его удерживала там своего рода идея фикс, а рабочих — освобождение от воинской повинности. Марошффи испытывал искреннюю симпатию к молодому горному инженеру Руди Шлерну. Тот тоже никогда не порывал с Альбином отношений, даже тогда, когда неожиданно расстроился намеченный брак между Марошффи и Мари.

Сейчас же Альбин надеялся, что, оказавшись в горах, он сможет спокойно отсидеться, пока обстоятельства не изменятся к лучшему. Он по-прежнему верил в помощь со стороны Петера Татара, более того, он теперь все с большим нетерпением ожидал от него хоть какой-нибудь весточки. Альбин целиком и полностью доверял Анне Шнебель. Он быстро подружился с котом и канарейкой, принадлежащими прачке. Кот Фрици поначалу настороженно относился к Марошффи, но вскоре привык к человеку, занявшему диван, на котором кот любил нежиться.

Больше всего Марошффи мешали тишина и яркий солнечный свет, который в дневные часы не только заливал весь маленький дворик, но даже проникал в комнату. Тогда Марошффи невольно заглядывался на голубое небо, а потом переводил взгляд на кирпичный пол, и его охватывала глубокая, неизъяснимая грусть. Он заново переживал, вспоминая свои счастливые дни, прожитые с Эрикой, переживал, вероятно, даже ярче и глубже, чем наяву. Ему приходило в голову то, о чем он раньше никогда не задумывался.

Долгими часами просиживал Альби во дворе, читая газеты, из которых узнавал о жарких схватках в парламенте, о последних запросах в правительство по поводу реквизиций, о многочисленных забастовках, о профсоюзных собраниях, на которые он обращал особое внимание, сам не зная почему. Но читал ли он, вспоминал ли о чем, существование Эрики оставалось для него реальностью. Однажды он даже поймал себя на том, что разговаривает с ней вслух: «Моя дорогая, я очень изменился за последнее время, и я не в силах противиться…» Он удивлялся самому себе. Ведь он догадывался, что это значит, когда человек начинает разговаривать вслух с собеседником, которого на самом деле нет рядом.

Питался Марошффи тем, что ему приносили из дома матери, здесь были и горячее, и холодные закуски. Все это доставлялось в избытке, и притом самые лучшие куски. Анна Шнебель приносила ему и еду, и газеты, и сигареты, он ни в чем не испытывал недостатка, получал журналы и всякие пустяки, с помощью которых мог хоть как-то скрасить свой вынужденный досуг.

В это время вдова каждый день ходила к мессе, но не исповедовалась, потому что даже своего духовника она боялась посвятить в тайну. Каждый день с глуховатой Анной Шнебель она посылала сыну коротенькие записки следующего содержания:

«От Эрики по-прежнему ничего нет. Будь осторожен. Тебя могут выследить».

На Сударыню влияли не только предрассудки будайских патрициев, но и буржуазный реализм торговцев, унаследованный ею от другой ветви их семьи, одним из основных принципов которых был принцип: «Живи и давай жить другим». Но коль в этом принципе на первом месте стоит слово «живи», то, следовательно, в соответствии с этим лозунгом и необходимо действовать. Ясно, что тут и надо искать «модус вивенди». Так думала Сударыня, машинально повторяя любимое выражение своего покойного мужа. Однако она все-таки чувствовала себя униженной, и в первую очередь из-за того положения, в котором оказался ее сын.

Марошффи и самому было стыдно за то, что он скрывается в домике прачки, вынужден жить в какой-то хибаре ради того, чтобы спасти собственную шкуру. Стоят ли этого бесцельные, бегущие чередом дни? Бывали минуты, когда он мог пойти на крайнее решение этой дилеммы, но на самоубийство он все-таки не отважился из-за философского софизма: еще никто не опаздывал оказаться в потустороннем мире. Поэтому в итоге он счел лишним торопиться туда. К тому же его удерживала любовь к Эрике. Он не находил в себе сил отказаться от встречи, уже только в предвкушении которой таилась своя прелесть, поэзия.

Марошффи целую неделю жил у Анны Шнебель, и вот однажды днем, перед самым обедом, в дом явился подполковник Жрои Жолт Денешфаи, да еще в парадной форме. Тут же выяснилось, что старая прачка привела его вместе с собой с ведома и согласия матери.

Альби был ошеломлен, так как этот визит его бывшего товарища напомнил ему не об их общем прошлом, а прежде всего о неумолимости власти, о майоре Артуре Метзгере, в лучшем случае о посланце суда офицерской чести, который явился для того, чтобы привлечь Марошффи к ответственности.

В первые томительные мгновения этой встречи неприятные ощущения капитана усилились, когда он вспомнил о маленькой записной книжечке в расшитой золотыми нитками шелковой обложке и о последних записях Эрики. В эти мгновения записи вдруг как бы утратили свое первоначальное значение, стали почти непристойными. Охватившее Альбина тревожное чувство вызывало его беспокойство. Он не протянул руки Денешфаи, и поэтому атмосфера их встречи стала особенно напряженной. Когда они взглянули в глаза друг другу, то каждый из них заметил, насколько оба не хотели этой встречи.