Михай Фёльдеш - Приказ

Архитекторы, которые после пожара заново отстроили этот район на склонах трех гор: Напхедь, Вархедь и Геллерт, — ограниченный с другой стороны Дунаем, вероятно, не любили высоких зданий с просторными комнатами, да и для двориков они оставляли так мало места, что одно тутовое дерево, как правило, растущее в каждом дворе, вполне могло закрыть своей кроной весь дворик. По булыжным мостовым городка-лилипута никогда не ездили автомобили, а его обитатели, согласно неумолимому закону природы, тихо и незаметно рождались на свет словно для того, чтобы через какое-то время так же тихо и незаметно покинуть его. Одно поколение сменялось другим. Осенью сильный ветер налетал на домишки пригорода, летом они изнывали от ужасной жары, и ящерицы носились по полуразрушенным стенам и раскаленной мостовой Табани. С весны и до глубокой осени, укрытые плющом, дома сохранялись в почти неподвижной тишине, чтобы зимой спокойно заснуть под толстым снежным покровом до новой весны.

Марошффи и подобные ему влюбленные молодые люди, жаждущие романтики, хорошо знали там маленькую корчму «Три цитры», в которой, по преданию, когда-то, давным-давно, сам Казанова ухаживал за прекрасной дочкой ее владельца, Петера Костича. Однако кокетливая дочка владельца небольшого кабачка, сверкая глазами и смеясь, начисто отвергла домогательства венецианского соблазнителя из-за его огромного носа.

В представлении писателя Костолани Табань была таким местом, где среди глухих, закопченных стен можно было ждать появления чего-то необыкновенного. Конечно, никто из поэтов не воспевал огромных крыс, бегавших по чердакам домиков Табани, и голодных, мяукающих на луну котов. Откровенно говоря, старая Табань никогда не была слишком уж романтичной, просто влюбленные и счастливые романтики выдумали ее для себя: их горячие сердца везде и во всем видели какую-то особую красоту. В Табани люди селились еще и потому, что даже в самых дешевых районах Йожефадрома квартирная плата была выше, чем здесь. Марошффи жалел об исчезновении этого миниатюрного будайского уголка Востока, потому что вместе с ним как бы навсегда исчезла с горы Напхедь улыбка растущих там виноградников, которая напоминала ему о детстве. Современная жизнь сровняла с землей знаменитый когда-то Чертов ров, по которому вода самотеком текла через Липотмезе в район проспекта Кристины, а оттуда на площадь Яноша и дальше, по улице Арок, прямо в Дунай. Безжалостное наступление современного мира на Табань с каждым годом все больше и больше уменьшало этот грустный уголок плюща и цветущих акаций. Однако поэты по-прежнему заглядывались на эти крохотные домики, наивно считая, что за их стенами дамы с прическами а-ля Шоделне продолжают играть вальсы Фляйшакера на старинных клавесинах, издающих стеклянные звуки, а на пюпитрах стоят вышитые из лунного света нотные альбомы.

Марошффи, правда, видел этот мир уже не глазами писателя Круди, а — вопреки своей воле — глазами репортеров полицейской хроники, которые иногда писали о царящей здесь беспросветной нищете. В случае таинственной смерти того или иного пожилого обитателя здешних мест полицейское ведомство и не думало проводить тщательное расследование, так как обычно очень скоро выяснялось, что старик или старуха умерли уже несколько недель назад, причем самой естественной смертью. Просто долгое время никто не обращал внимания на их отсутствие, потому что старики никому не были нужны.

Эрика же считала, что для характеристики дряхлой Табани больше подходят строчки романтического и несколько сентиментального поэта Имре Фаркаша, чем реалистические выступления ораторов из городского магистрата, требующих коренной перестройки этой части города.

Фаркаш же в своих стихах так воспел эти кварталы:

Вдова, задыхаясь, с большим трудом (сказывалась недавно перенесенная болезнь), проводила Альби по улице Арок. У пересечения с улицей Кюрт они свернули на улицу Аранькакош. Где-то в середине ее и находился крохотный домик. Ни одно из окон домика не выходило на проезжую часть. Только ворота открывались на улицу, да за забором, если посмотреть на домик с дороги, была видна ржавая железная крыша. Прямо напротив домика стояло точно такое же строение, на стене которого, нависая над проезжей частью, на длинном штыре висела старинная железная лампа. В дождливые дни вода по водосточным трубам лилась прямо на улицу: никаких тротуаров тут не было.

Вот тут-то и жила прачка Анна Шнебель, которую редко кто мог видеть на улице без тяжелой корзины с бельем. Одежда ее состояла из длинной старомодной юбки, кофты, поверх которой она носила широкий темно-синий фартук, и грубых неуклюжих ботинок на ногах. Голова женщины всегда была повязана платком, спадающим на плечи. Лишь по праздникам, когда она направлялась в церковь, в ее руках не было бельевой корзины. Сударыня знала прачку уже больше тридцати лет, на ее глазах выросли дети Анны: трое мальчиков и две девочки. Девушки со временем вышли замуж и уехали жить в провинцию, двое из сыновей Анны погибли на войне, а третий служил в Кашше, в военном госпитале. Сударыня никогда не спрашивала у Анны Шнебель о ее муже, потому что знала: он был моряком и однажды уплыл куда-то по Дунаю на пароходе да так и не вернулся. Случилось это как раз на рубеже нового века, когда Анна начала слишком настойчиво требовать от своего жениха венчания в церкви, чтобы родившиеся дети не считались бы незаконнорожденными.

Сударыня и Альби застали дома увядшую, молчаливую прачку, которая, несмотря на свой возраст, мужественно несла бремя нелегкой трудной жизни, борясь за своих клиентов, так как дети уже ей не помогали. Многие богатые господа отдавали ей свое белье, и, хотя силенок у нее поубавилось, она выполняла свою работу отлично и всегда вовремя приносила чистое белье. В этом была немалая заслуга и банщика Якоба Хенгля, к которому Анна испытывала глубокое чувство благодарности за то, что он снабжал ее всевозможными стиральными средствами. Без этого в военное время, когда мыло стало дефицитным товаром, пожилая Анна вряд ли бы справилась со своей работой.

Сударыня не столько просила одолжения у Анны, сколько попросту приказывала ей, и старуха швабка всегда безропотно подчинялась ей.

— Послушай-ка, Анна… — Уже одно это доверительное обращение сильно подействовало на пожилую прачку. Сударыня быстро добилась от нее всего, на что рассчитывала.

Вся «империя» старухи состояла из одной комнаты, кухни, места для стирки, сушилки, сарайчика, туалета, и за все это приходилось вносить довольно большую плату владельцу домика, пекарю с улицы Марвань. Все окна в домике выходили в маленький дворик, территория которого была не более двадцати квадратных метров. Анна Шнебель без всякого уговора с владельцем раз в два года заново красила в зеленый цвет ворота, жалюзи, двери и оконные рамы.