Михай Фёльдеш - Приказ

Сударыня приказала Лизе провести портье в маленькую комнату, выходящую окнами во двор, в которой она обычно принимала подобных людей — почтальонов с денежными переводами, чиновника, собирающего квартирную плату, мастеров, вызванных для какого-нибудь ремонта. Таус начал работать в доме в качестве портье, еще когда был жив сам Аттила Марошффи, и в доме к нему привыкли, как привыкают к старой удобной мебели. Он неизменно с величайшей покорностью разговаривал с Сударыней. Обычно стоя навытяжку, он излагал свою просьбу или пожелание в надежде получить стаканчик настойки и хорошую сигару.

— Ну что там еще стряслось, Таус? — Вдова была к нему благосклонна. — Я тебя слушаю.

Таус с готовностью и почтительностью начал свой рассказ:

— Меньше часа назад ко мне в каморку позвонили. Я как раз немножко задремал: знаете, быстрее стал уставать, чем прежде. «Привет, господин Таус, — говорю я самому себе, — кто бы это мог быть? Зачем тебя тревожат и что от тебя надо?» Вы только представьте себе, это оказался сыщик из тайной полиции! Он сунул мне под нос свой значок, хотя я и так смекнул, с кем имею дело. «Ну, толстый ты бугай! — подумал я про него. — Да у тебя на лбу, дорогуша, написано, кто ты такой и откуда». Ну, сел этот «легавый» со мной на кухне и давай спрашивать, знаю ли я что-нибудь о господине капитане Альбине Марошффи? Тут я на него посмотрел, как на гору Геллерт, и спрашиваю: «Что вы сказали?» Ну а этот, как его, мне опять: «Как давно он скрывается у себя дома?» В ответ я рассмеялся ему прямо в лицо: «Да вы, господин хороший, шутите со мной, что ли?» Тут он наступает мне на ноги и орет: «Заткнись! Я все знаю! Как давно он здесь прячется? На него пришел донос в районный участок жандармерии!» Тут я не на шутку разозлился: «Что за глупости! Господин Марошффи погиб, об этом его матери пришла официальная бумага, я ее собственными глазами видел, потому как почтальон всегда мне такие письма первому показывает. Это точно, сгинул с этого света наш господин капитан, хотя мне его очень жаль. Он был хорошим человеком, и мы все его очень любили. Многие его здесь оплакивали, а жена капитана, бедняжка, так опечалилась, что вообще неизвестно куда уехала…» После этого рожа у шпика вытянулась, и он начал говорить повежливее: «Послушай, Таус, обманывая меня, ты становишься пособником преступника, а это тебя до добра не доведет!» Так он мне пригрозил. Я ему и посоветовал сходить к госпоже, если мне не верит, и от нее все узнать. Он опять весь побагровел, этот «держи-хватай», задумался, почесал в затылке, не зная, что делать. Потом выдавил из себя: «Ладно, я пока пойду, но если ты, Таус, не будешь держать язык за зубами, я его собственными руками у тебя вырву». И показал мне свои гнусные ручищи. «Не навлекай на себя недовольство властей», — сказал он мне на прощание и исчез. Чего греха таить, я малость струхнул поначалу, никак не мог решить, молчать мне или все вам рассказать. «Ну, гер Таус, — сказал я потом самому себе, — вот и ты тоже стал соглядатаем». Подумал-подумал я и решил, что теперь мне нельзя молчать никак. И вот я здесь, у ваших ног, и докладываю все от начала до конца…

Сударыня, любезно улыбаясь (она великолепно умела владеть собой в подобных ситуациях), наполнила бокал смородиновой настойкой, сунула портье в руку немного денег, угостила дорогой сигарой и на всякий случай предупредила:

— Я вам советую, любезный, не нарушать слова, данного этому филеру, и молчать. Больше об этом никому ни слова! И о том, что были у меня, тоже никому не говорите.

Таус проглотил настойку, поблагодарил вдову за сигару и деньги и сказал:

— Целую ручки, Сударыня.

— Хорошо, Таус, идите, я знаю, что вы честный человек. Если полиция все-таки побеспокоит вас еще раз, вы немедленно сообщите мне об этом.

Таус ушел, и Сударыня осталась одна. Страшное беспокойство охватило ее. Она сразу же поняла, откуда дует ветер. Позвав к себе Лизу, Сударыня толкнула ее на кровать и сдержанным, но строгим тоном стала расспрашивать ее:

— Сейчас же говори, кому ты рассказала о появлении в доме господина Альби? Кому ты все разболтала, своему жениху, да?

Лиза залилась краской. Сначала она попыталась все отрицать, но делала это очень неумело. Она продолжала отпираться, не признавая за собой вины, однако Сударыня все поняла. Своей полной сильной рукой Сударыня влепила горничной пощечину, а затем нанесла еще несколько ударов сначала по правой, а потом по левой щеке.

— Я хочу знать правду! — громко выкрикнула она и, запустив руки в волосы Лизы, начала трепать ее.

Лиза разрыдалась, вскочила с кровати, вырвалась из рук Сударыни и, бросившись перед ней на колени, взмолилась:

— Пожалуйста, не сердитесь на меня! Я только случайно словечко обронила при Яноше, совсем-совсем случайно…

Вдова брезгливо оттолкнула ее ногой и грубо приказала:

— Собирай мигом свои вещи, шлюха, и сейчас же убирайся отсюда! Раз ты на нас доносишь, я заявлю на тебя в полицию, скажу, что ты воровка! Я тебя в тюрьму засажу, грязная ты скотина, у меня хватит для этого власти!

Сударыня вышла, громко хлопнула дверью. Теперь для нее все стало ясно: вряд ли какие-нибудь служебные дела заставляют ее сына скрываться дома!

Она поспешила к Альби.

— Тебе без промедления необходимо уйти отсюда! — Сударыня произнесла это тоном приказа. — Здесь тебя в любой момент могут обнаружить!

Марошффи в нерешительности ждал дальнейших указаний матери, а она в полном соответствии с семейной традицией, по которой все женщины в их семье обладали твердым характером, отдала следующее распоряжение:

— Ты поедешь вместе со мной в Табань, к моей прачке Анне Шнебель. Она всей душой предана нам на протяжении уже тридцати лет. Для начала поживешь у псе, пока мы не подыщем тебе убежище понадежней. Возьми себя в руки и собирайся. Нам надо спешить.

Марошффи любил Табань, с ней были связаны его юношеские воспоминания, пробуждение первого чувства, тот период в его жизни, когда он еще увлекался живописью. У него была довольно ценная коллекция эстампов с видами этой романтической части города за несколько прошедших столетий и портретами ее жителей: сербов, греков, турок. Он любил эти картинки, на которых были изображены загадочные минареты, мечети и восточные бани, возвышавшиеся над маленькими домишками, построенными в большинстве своем тоже в восточном стиле.

В одной из своих школьных работ, в сочинении на свободную тему, Альби описал пожар в Табани в 1810 году, он образно рассказал о сгоревшем тогда венгерском Востоке, который потом заново отстроил немецкий Запад. Немецкому профессору Роту, человеку прямодушному, сочинение очень понравилось, даже несмотря на то что в нем назывались имена поэта Витковича, историка Бенедека Вирага, всемирно известного доктора Семмильвайса и, наконец, ученого секретаря Венгерской академии наук Габора Дёбрентеи. Все они в свое время жили в Табани: кто — в молодости, кто — уже в преклонные годы.