Михай Фёльдеш - Приказ

Он делал огромные прыжки высотой метров пять-шесть каждый. Гусар вырвал из рук счастливца найденное сокровище и проревел:

— Свинья, все это принадлежит господам Бунзлу и Биаху!

Марошффи не понравился этот гнусный карлик-гусар. Он подскочил к нему и оттолкнул его от Федора. Но мертвец гусар завопил:

— Да я тебя, негодяй, под трибунал отдам!

И в следующее мгновение Марошффи, уже в наручниках, стоял навытяжку перед столом, за которым сидел военный судья, чех в форме полковника. Рядом с ним стоял майор Артур Метзгер и громогласно обращался к присутствующим:

— Мне бы хотелось знать, Марошффи, почему вы нарушили воинскую присягу? Расскажите, что у вас на душе?! Позвольте нам заглянуть в тайники вашей души. Ложитесь на операционный стол, вот скальпель, сейчас мы вам сделаем операцию! — Метзгер явно насмехался над Марошффи: — Чего же вы испугались, капитан? Или ваша доблесть осталась под кроватью у прачки Анны Шнебель?

Марошффи молчал. Тяжелым взглядом он обвел скамью, на которой сидели свидетели, невольно разделил их на несколько категорий и хладнокровно прикинул в уме, чего можно ждать от каждой из них.

Вот в первом ряду сидит его мать в темном платье, покусывая край кружевного платка, чего раньше с ней никогда не случалось. Ее фигура выражала и смирение, и гнев, она старательно избегала взгляда Альби. Рядом с ней сидел милый, чудаковатый доктор Лингауэр. Он знал Альби с самого рождения и лечил его еще в детстве сладкими микстурами, а рыбий жир прописывал ему редко. Когда во время буйных набегов на противников с соседней улицы юный Марошффи вдруг сдирал кожу на локтях или коленях, доктор спокойно накладывал ему повязку, приговаривая:

— Это ранение как у солдата, сынок!

Чуть поодаль от них сидел учитель Береги, большой педант, с надменным видом и сложенными за спиной руками — этого он требовал от всех своих учеников.

Затем Марошффи увидел на скамье своего духовного наставника и исповедника Ремига-Ноттера, но теперь тот как бы утратил свой «военизированный» вид, заметно выцвел, как выцветают старые фотокарточки. Еще дальше, как-то особняком, сидел Конрад в форме сверхсрочника-фельдфебеля, и все в помещении делали вид, что верят его маскарадному костюму.

Только один профессор Рот не пожелал мириться с Этой ложью и весьма невежливо покинул комнату. Многие повернулись в его сторону, но никто не последовал его примеру.

«Это хорошо, — подумал Марошффи, — что они все пришли сюда, ведь речь идет о жизни и смерти…»

О какая радость: Эрика тоже здесь! Она хочет свидетельствовать в его пользу, хочет защищать его, она даже не боится бесцеремонного перекрестного допроса, хотя могла бы и не приходить сюда. Замечательная женщина! Но почему рядом с ней Жолт Денешфаи? Кто звал его сюда? Чего он хочет? Зачем тянется к руке Эрики?

Но у Марошффи уже не осталось времени на раздумья. Возмутиться он тоже не успел, потому что начала говорить мать:

— Господин полковник, господин военный судья, я прошу вас принять во внимание, что Альбин по линии отца и матери — отпрыск древней дворянской фамилии… Если вы осудите его, то тем самым бросите тень на всю нашу семью, на всех его предков!..

Полковник-судья — существо какое-то смазанное и неопределенное — отвечал вежливо, но очень тихо, едва слышно, хотя с достаточным уважением:

— Успокойтесь, Сударыня, суд разберется и примет во внимание ваше заявление…

В следующее мгновение голос Артура Метзгера, как удар хлыста, рассек тишину зала:

— Я протестую! Возможно ли, чтобы офицер стал дезертиром?! Нет ему прощения!

Вслед за ним поднялся доктор Лингауэр, голос у него был глуховатый, надтреснутый, голова слегка покачивалась, казалось, что он находится в шоковом состоянии:

— У него кровь такая горячая, буйный нрав он унаследовал от своего отца-гусара… Темперамент такой!..

Учитель Береги говорил как проповедник или, точнее говоря, как ученик-отличник, вызванный к доске:

— Я преподавал ему историю. Он уже тогда вызвал у меня явную антипатию своим умничанием и бесчисленными «почему». Я, простите, не чувствую за собой никакой ответственности за его провинность. Да, я его наказывал… Я — сторонник норм воспитания Оксфорда — Кембриджа…

Ремиг-Ноттер говорил шепотом, вероятно, потому, что уже давным-давно умер.

Полковник-судья, конечно, не знал об этом и поэтому попросил его:

— Говорите громче!

Но священник, склонив голову, еле слышно продолжал:

— Появляются черные овцы и в пастве господа… Но этот несчастный ребенок никогда не принадлежал к числу тех озорников мальчишек, которые отрывали крылья мухам… Конечно, он согрешил, и его надо осудить, для того чтобы он совершенствовал душу свою…

Конрад в гневе замахал руками:

— Это талантливый офицер! Он — прирожденный стратег! Именно поэтому я в свое время не позволил исключить его из числа гвардейцев, хотя уже тогда он позволял себе перечить своим воспитателям. Например, однажды он высказался в пользу создания федерации на месте нашей двойственной монархии: он, видите ли, желал видеть нечто вроде Швейцарии. Он был уличен в том, что разделял взгляды туринских националистов, хотя сам увлекался рассуждениями чисто военно-политического характера. Эту его способность использовали в генеральном штабе…

Денешфаи, пытаясь помочь прокурору, сказал:

— Я был его однокашником, а потом, после окончания академии Людовики, мы с Марошффи попали в одну часть. К сожалению, он слишком либерально относился к требованиям воинских уставов, он хотел возродить героический дух гонведов 1848 года и такие же, как у них, взаимоотношения между солдатами и офицерами. Хорошо это или нет — не знаю, но в результате дисциплина в части только снижалась…

Наконец наступила очередь Эрики. Она поднялась со скамьи свидетелей, прошла в центр зала и высоким, звенящим от напряжения голосом закричала:

— Отпустите его! Его душа чиста, он свободен от каких бы то ни было предрассудков! Он перешел через мост, ведущий из Кристины в Липотварош. И сделал это ради меня! Он пришел за мной, поправ тем самым семейные традиции! Он всегда верил в искупительную силу любви!

Вдруг еще один женский голос нарушил тишину:

— Это неправда!

Все присутствующие повернулись на звук этого голоса, заинтересовавшись, кто осмелился перечить восхитительной супруге Марошффи.

Берта, молодая уроженка Вены, подбежала к столу судьи. Бросая взгляды то на Эрику, то на судью, она завизжала:

— Марошффи — безнравственный тип! В городке Фельтре, где был расквартирован его полк, он развратничал с маленькой итальянкой — недозрелой шлюхой!

Сразу после этого события начали развиваться с неожиданной быстротой. Марошффи следил за происходившим, ничего не понимая. Эрика вдруг стала ругаться, как рыночная торговка. Эрика, это ангельское создание, которая так замечательно читала наизусть стихи из «Рыцаря роз», теперь вовсю честила Берту. Как будто внезапно распахнулись какие-то невидимые шлюзы, грязь и вонь хлынули в комнату. Это две распалившиеся бабы, готовые вцепиться друг в друга ногтями и зубами, поносили одна другую.