Михай Фёльдеш - Приказ

— Ты шлюха! — орала Берта.

— А ты гнусная венская сука! — кричала в ответ ей Эрика.

В этот момент что-то затрещало, судья-полковник упал с возвышения, в зале начался полный кавардак, никто больше не понимал, что происходит. Все начали кричать, толкаться, началась отвратительная грызня, дошло дело даже до драки.

Палач, стоявший рядом с Марошффи, сжалился над ним, сказал:

— Идите отсюда, господин капитан… Испачкают вас здесь… У вас своя, особая судьба, и не от них вам ждать приговора… — Он взял Марошффи за руку и вывел из здания суда на улицу.

Падал крупный снег. В его слепящей белизне резвились тысячи и тысячи оборванных, грязных детишек с городской окраины. Своими ангельскими голосами они распевали какие-то непотребные уличные песенки, вроде этой:

Марошффи спрятался от ребят в ближайший темный переулок, где, тесно прижавшись друг к другу, стояли маленькие сказочные домики. Огромные сосульки свисали над заледеневшими сугробами около снегозащитных навесов. Окна домиков были в снежных узорах, повсюду снег, иней. Кругом ни души. Марошффи побежал, смерзшийся снег скрипел у него под ногами; плечами во время бега он то и дело сбивал сосульки…

Неожиданно он почувствовал, что за плечами у него появились крылья — и полетел. Покинув этот суровый, неприветливый мир зимы, он сразу же попал в весну. Куда он ни бросал взгляд, повсюду зеленели поля, весело шумела листва на деревьях. По берегам речушки с голубой водой, таинственные и мрачные росли темные кедры. Местность эта напоминала обычные иллюстрации из журнала «Дивина». Марошффи беспомощно озирался по сторонам, но никак не мог решить, в какую сторону ему направиться.

В следующее мгновение к нему откуда-то подкралась Юци Татар. Она схватила капитана за руку и приказала:

— Идем… В одном конце дороги стоит башня… Она такая высокая, не ниже Вавилонской, а на ее вершину, круг за кругом, ведет серпантин… С ее вершины все видно далеко-далеко, даже за синий занавес горизонта… Я тебя немного провожу…

Марошффи схватил горячую полную руку девушки и попросил:

— Останься со мной, пойдем вместе…

Юци как-то странно улыбнулась: так улыбается женщина, открыв любимому объятья, на внушающей сладкие предчувствия картине Ходлера «Далекая песня». Девушка зашептала ему в ответ:

— Может быть, только до половины пути… Дальше мне запрещено…

Марошффи не поверил ей и крепко сжал ее руку. Он боялся, что собьется с пути, а башня его мало интересовала, не волновали его и тайны голубого занавеса. Капитан вел себя как легкомысленный двадцатилетний юноша студент, ловящий благоприятный момент, для того чтобы что-то урвать для себя, не думая о горьких минутах похмелья.

Они подошли к указателю пути, и тут внезапно налетевший шквал подхватил, закружил и унес его спутницу. Куда? Альбин невольно поднял голову и стал смотреть вверх, на небо, на облака. Увиденное потрясло его воображение. Там, в вышине, он увидел воинский эшелон. Вертелись колеса, хотя под ними не было никаких рельсов. Вагоны были битком набиты солдатами. Люди печально махали ему руками, словно призывали присоединиться к ним. Лица у многих были залиты кровью, страшные раны обезобразили их черты, у некоторых были забинтованы головы. Ни у кого во рту не было зубов, а губы были не красными, а черными. Весь этот небесный поезд сотрясался от песни. Буйная и залихватская, она лилась с неба:

Марошффи в изумлении стоял и слушал песню, и тут чей-то громкий голос, напоминающий голос Петера Татара, произнес:

— Черт бы побрал этого машиниста! Стой! Мне надо их пересчитать! Да останови же!..

Когда Марошффи свернул с проторенного пути в своей жизни, он одновременно отказался и от тех реальных представлений, с которыми до сих пор считался. Альбин открыл для себя совершенно новый, незнакомый ему мир, реальность которого заставила его изумиться. За лето и один месяц осени 1918 года с бывшим капитаном случилось нечто необычное. Его прежние начальники из Бадена назвали бы все случившееся с ним не иначе как приключением, причем в самом негативном смысле этого слова. Однако изменился не сам Марошффи, а лишь критерии, с помощью которых он оценивал других людей и самого себя. Раньше, в бытность свою офицером генерального штаба, всех остальных людей он выстраивал как по ранжиру, глядя на мир глазами кадрового офицера. На первом месте, разумеется, находилась офицерская каста, на втором — всевозможные чины, а далее следовала слившаяся воедино аморфная масса — толпа.

Любого человека он оценивал по степени знатности его дворянского рода, по чину, по таланту или богатству, которым тот или иной человек обладал; остальная масса, толпа, была для него не больше, чем пушечное мясо или материал, необходимый для ведения военных действий. Старые его представления о жизни оказались совершенно непригодными к новым условиям. В Петере он увидел представителя какой-то новой, до сих пор неизвестной ему культуры, ценности которой не могли измеряться критериями жителей с проспекта Кристины или же Липотвароша.

Старик столяр, конечно, был, по мнению Марошффи, человеком простым, но и он обладал умением трезво мыслить и делать оригинальные выводы, давать тем или иным событиям самостоятельные оценки. Правда, его манера выражаться и словарный запас казались Марошффи несколько чужеродными и бедными. Что же касается Юци Татар, то она сильно отличалась не только от своего отца, но и от брата. Это была гордая и несколько скрытная молодая женщина; о ней можно было сказать, что она держалась несколько поодаль от посторонних людей, а именно от Альбина, хотя они давно уже перешли на «ты».

Марошффи вначале объяснял такую холодность беременностью Юци, но потом пришел к выводу, что это всего лишь проявление политической осторожности. Он принял это к сведению, ему и в голову не приходило войти к ней в доверие. Он решил, что лучший его помощник — это само время. Во всяком случае, душевную силу этой женщины он оценил сразу. Конечно, трагическая участь жениха не могла де потрясти ее, но тем не менее она упорно продолжала заниматься своим делом. Только глаза у нее стали как глубокие высохшие колодцы. О чем она теперь думала, что чувствовала, каким представляла себе свое будущее? Однако Марошффи никогда не беспокоил молодую женщину лишними расспросами, хотя ему и хотелось бы знать о ней как можно больше.

Юци была благодарна ему за эту сдержанность. Ее строгая горделивость никогда не казалась ему спесью. Случалось, она с удовольствием разговаривала с Марошффи; у нее было свое видение мира, а суждения о многих вещах — довольно-таки оригинальными и точными. И она, и Тибор Шарош, друг ее погибшего жениха, который уже несколько раз просил руки Юци, жили весьма целеустремленно. У них была ясная цель в жизни, и каждый день они отдавали борьбе за приближение к этой цели. Они оба много читали, книги были самые разные, но в основном — политические. Однако в присутствии Марошффи о политике они говорили редко, только тогда, когда их уж очень сильно возмущало то или иное событие.