Михай Фёльдеш - Приказ

Невольно возникал вопрос: что же это за господь бог, который считает богоугодной подобную проповедь? Немецкие генералы не возражали против этого, как не возражали и австрийские. Те и другие после каждой кровавой бойни пили вино, курили дорогие сигары и греховодничали с толстозадыми проститутками. Пусть течет кровавая вода в Буге, пусть никто не оплакивает солдат, геройски павших в двенадцати боях на берегах Исонзо: смерти нет, есть только слова.

«Поднимите свой взор на гору Монте-Сан-Микаель, — говорил эрцгерцог Йожеф вдовам и сиротам, — посмотрите на ее ущелья, над которыми витает дух погибших наших героев!» Какие слова! И принадлежат они не кому-нибудь, а Йожефу Габсбургскому. На самом же деле по склонам этой горы во все стороны разбегаются окопы и траншеи, а солдат двух враждующих армий разделяет узкая, в тридцать метров, полоса ничейной земли. В норах, вырытых на склонах горы, словно дикие звери, жили эти люди, которых каждую минуту поджидала верная смерть. Повсюду одни голые скалы. За долгие двенадцать месяцев венгерским войскам удалось на каком-то участке продвинуться шагов на сто, зато на соседнем участке ровно на столько же продвинулись итальянские солдаты. Артиллерийский огонь здесь был уничтожающим, но еще страшнее была так называемая «подземная» война. Противники рыли подкопы, и нередко случалось, что на воздух взлетали целые роты. Каждый час, днем и ночью, из месяца в месяц находившиеся здесь люди, называвшиеся солдатами, с ужасом ожидали собственной смерти. Единственным, что еще позволяло им в этих условиях жить, была солдатская демократия. Больше ни в одной монархической армии нельзя было увидеть такое. Марошффи прекрасно помнил каждую строчку военных донесений того периода. Офицеры, до капитана включительно, лично ходили в первую траншею и оставались там в отделениях до конца.

Офицеры, до полковника включительно, должны были лично присутствовать при артиллерийских обстрелах. Командиры дивизий каждый день общались с командирами полков и не имели права отлучаться с территории, даже если она обстреливалась вражеской артиллерией. Каждую ночь воюющие стороны обстреливали одна другую из пушек, и никто из воюющих не знал, доживет ли он до утра. Четыре венгерских полка — Будапештский, Дебреценский, Надьварадский и Секешфехерварский — истекали кровью на том участке. Но ради чего?

«Какую бы цель ни преследовало наше командование, — думал в ту тяжелую ночь Марошффи, наблюдая за тревожной бездеятельностью матери, — пролить столько человеческой крови — настоящее преступление!» А человек, который вдруг додумался до такой мысли, уже не может остановиться и обязательно произнесет последний приговор: «Довольно этого». Эти слова его звучат уже как приказ! Приказ, который заставляет сделать что-то хорошее, что-то исправить, отыскать правду! Зачем? Как? Нужно действовать согласно приказу времени, и тот, кто услышит этот приказ, превращается в фанатика, одержимого, в совершенно другого человека, каким он не был до сих пор. Но когда Марошффи дошел до этого, сомнения охватили его: «Выйдешь ли ты из того круга, в который тебя забросила судьба? Сможешь ли пойти против тех, с кем ты связан, так сказать, общими интересами? Считаешь ли ты себя в настоящее время демократом? Хочешь ли ты из толпы господ перейти в толпу слуг? Веришь ли ты, что способен на такое? Учись на уроках истории. Наполеон был сыном простого чиновника, и великим он стал не тогда, когда уложил в кровать королевскую дочь, а тогда, когда сумел подчинить себе толпу! Если ты хочешь изменить то, что считаешь плохим, тогда проводи реформы! Возможно, ты хочешь создать что-то новое? Например, новое мудрое правительство, которое не станет совершать старых ошибок…»

Пока Марошффи был занят своими мыслями, Сударыня ушла в спальню и легла спать. В ту ночь и она и ее сын видели тяжелые сны, полные кровавых сцен…

21 марта 1919 года.

Марошффи, Истоцки и все остальные офицеры остались в отеле до восьми часов вечера. Томбор регулярно информировал их о самых важных событиях, происходивших как в стенах министерства, так и за его пределами.

Одиннадцать часов.Соцдемовские бонзы заседают вот уже целый час. Они обсуждают вопрос: входить им в правительство или не входить? Спрашивается, что случится, если произойдет переворот? Посоветовавшись, они решили, что голодные и измученные массы народа набросятся на богачей, начнут грабить и убивать.

Ровно час.Гарами срочно уехал из Будапешта, остальные капитулировали и договорились с коммунистами о совместных действиях.

Это известие еще больше подогрело страсти: одни принимали происходящее за самую настоящую трагедию, другие говорили, что все будет зависеть от программы нового правительства.

Три часа.Военный совет принял решение о провозглашении диктатуры пролетариата. Погани отдал приказ убрать с будапештских улиц полицейских. Общественный порядок в городе должны поддерживать военные патрули.

Четыре часа.Состоялось последнее заседание правительства Беринкея, которое, по сути дела, уже пало. Министрам и государственным секретарям увеличили зарплату, ответа на ноту Викса не было дано, коммунистов, находившихся в тюрьмах, выпустили на свободу… На семь часов вечера назначено очередное заседание рабочего Совета…

Пять часов.Коммунисты собрались на массовый митинг в своей старой резиденции… По городским улицам ходят военные патрули с красными повязками на рукавах… Агитаторы оживили деятельность партийных организаций…

Восемь часов вечера.Рабочий Совет с фанатическим воодушевлением приветствовал провозглашение диктатуры. Гарами следующим образом сформулировал программу:

«Начинается период господства народа… Образован революционный правительственный совет… То, чего мы не получили от Запада, теперь мы хотим получить от Востока…»

Собираясь уезжать из министерства, Томбор сказал:

— Господа, с завтрашнего дня все министерства преобразуются в наркоматы… Тот, кто солидарен с новым режимом, завтра, как и обычно, приходит на службу. Спокойной ночи… — Повернувшись кругом, Томбор ушел. После него начали расходиться и остальные.

Здание министерства быстро пустело. Истоцки уходил вместе с Марошффи. Оба хотели пройти по улицам и посмотреть, что происходит в городе. В Буде было тихо, но в Пеште, куда они прошли по мосту, все улицы заполнены народом.

— Мне кажется, что сейчас народные массы настроены активнее, чем когда-либо, — заметил Истоцки. — В октябре такого не было.

Марошффи, не обращая внимания на двусмысленность сказанного, заметил:

— Тогда вслед за событием началась глубокая осень, — теперь — весна…