Александр Бушков - Темнота в солнечный день

Именно этому описанию Митин отвечал, по мнению Мити, полностью.

– Я присяду, ладно? И закурю. У тебя вон пепельница в окурках…

– Сделайте одолжение, – сказал Митя и тоже присел.

Митин улыбнулся вовсе уж широко и открыто – брат родной! – выпустил дым красивым кольцом:

– Ну что, Дмитрий… Так и не догадываешься, зачем я к тебе пришел?

– В толк не возьму.

– Ну, я думаю, запираться не будешь, что с Юлей знаком? Когда я про нее сказал, у тебя на лице ни малейшего изумления не было: какая, мол, Юлька?

– Ну а что здесь запираться? – сказал Митя. – С девушкой быть знакомым не преступление.

– Само по себе, конечно, нет. Вот только обстоятельства разные бывают. Скажем, когда девчонке почти шестнадцать, а парню – почти двадцать один. Такие сочетания, Дмитрий, частенько под статьи попадают…

– Ну, и подо что я попал?

– А ведь волнуешься чуток, – с некоторым удовлетворением сказал Митин. – Это понятно… Вот что, Дмитрий… Я же тебе говорю, причем совершенно неофициально. Можно даже сказать, как дипломат. Вот если бы пришел Мишка, было бы гораздо хуже – он там рвет и мечет, рессоры от трактора «Беларусь» узлом завязывает. Адрес твой он уже знает, но я его еле отговорил к тебе нагрянуть. Поломал бы тебе ребра, как пить дать – лось здоровый, в два раза меня шире…

– Ну, такие игры – на обе стороны… – проворчал Митя.

– Ага, – понятливо кивнул Митин. – Ты бы свою кодлу собрал, с ножиками-кастетиками, Мишка своих шоферюг с монтировками, потом опять вы, потом опять они, и пошла бы вендетта… С неприкрытой уголовщиной. Ну, твоя персональная судьба меня как-то не особенно и заботит, уж не взыщи, как и тебя наверняка моя. Но категорически мне не хочется, чтобы родной брат из-за таких, как ты, в уголовщину вляпался. Вот и считай, что я посол доброй воли. Хочу загладить дело миром. Как, понимаешь?

– Нет, – угрюмо сказал Митя.

– Врешь, – убежденно сказал Митин. – Я, Дмитрий, в милиции не первый год, таких бобров повидал, которые целок изображали… Ты перед ними, прости, поросячий смех. Всё ты понимаешь. Оставил Юльку в покое и забыл о ней совершенно. Приснилась она тебе, понял? – Его голос зазвучал чуть жестче. – И думать о ней забудь. А то, знаешь… Дмитрий, ты не сиди сычом, а то я один разливаюсь, как певец в опере, а ты помалкиваешь… Скажи что-нибудь по делу. Я ж говорю, у нас разговор неофициальный, не под протокол, да и протокола никакого быть не может, поскольку нет ни следствия, ни возбуждения дела. Ну, скажи что-нибудь, есть же у тебя свои соображения по поводу?

– А то – что? – спросил Митя. – Пугать будете? Любимой вашей сто семнадцатой?

– А при чем тут сто семнадцатая? – спросил Митин с искренним, как показалось Мите, удивлением.

– Ну, вы ж ее всегда шьете…

Митин рассмеялся – опять-таки вроде бы вполне искренне.

– Юридическая грамотность у вас, молодежи, на нуле, – сказал он, помотав головой. – Моя бы воля, я бы Уголовный кодекс в школьную программу ввел. Авось меньше дурачков на нары бы попадали… Сто семнадцатая, Дмитрий, это чисто изнасилование. Чисто силком. А к тебе никак не клеится, ты ведь не насиловал?

– И в мыслях не было, – сказал Митя.

– И то ладно… А есть еще сто девятнадцатая – вступление в половую связь с лицом, не достигшим совершеннолетия. И хоть напиши тебе это лицо сто расписок, что оно по доброму согласию, – все равно автоматом, до трех лет… – Он наклонился к Мите совсем близко, глаза стали жесткие и холодные. – Было?

– Не было, – сказал Митя. – И в мыслях не было.

– Совсем-совсем? – одними губами усмехнулся Митин. – Девчонка красивая, все семнадцать дать можно, а ты телками избалован, хрен сам из штанов выпрыгивает… Что, и не пытался?

Митя тоже посмотрел ему в глаза:

– А можете поверить, что не пытался?

– Про любовь будешь вкручивать? – с усмешечкой осведомился Митин.

– Нет, – сказал Митя. – Просто есть девчонки, которых… без всякого зазрения совести. А есть такие, которых трогать не хочется, пусть остаются чистыми. Можете вы в такое поверить или милицейский рефлекс не позволяет?

– Могу, – серьезно сказал Митин. – Нетипичная ситуация, прямо скажем, но могу. Всякое в жизни случается. И парень ты не сказать чтобы дешевый – я тут подсобрал о тебе кое-что. Иначе говорил бы по-другому, не рассусоливал… Да и Юлька, я уверен, не врет – что ты ее трогать и не пытался.

– И ее допрашивали? – вскинулся Митя.

– Формулировки у тебя неправильные, Дмитрий. Не допрашивали, а поговорили по душам, как подобает родителям… и родным дяде с тетей. А я ее с пеленок знаю. Врать не будет. И знаешь, она тебе такую характеристику дала – хоть ангельские крылышки тебе пришивай. Вот только это сути дела не меняет нисколечко. Требования к тебе остаются прежние – забыть начисто. Да, есть еще сто двадцатая. Развратные действия в отношении лица, не достигшего совершеннолетия. Тоже до трех лет. А сюда входит, как бы сформулировать… всё, что меж поцелуями и половым актом. Ну не станешь же ты мне врать, что у вас не дошло хоть до чего-то из этого обширного наборчика? – Его голос звучал доверительно, едва ли не задушевно. – Дмитрий, я сам в старших классах покуролесил, все понимаю… Было что-то?

Ну да, об этом Катай тоже говорил. Вот так и ловят. Братом родным тебе покажется, другом задушевным… А потом – хвать! Это сейчас не человек, это жизненная функция по имени «милиционер», нельзя ни забывать об этом, ни расслабляться…

– Не было, – сказал Митя. – Ну, поцеловались пару раз. А что, за поцелуй тоже сажают?

– В данном конкретном случае – вряд ли, – серьезно сказал Митин, как-то так незаметно сбросив личину задушевного друга. – Ладно уж, если неофициально, а официального не будет… Юлька тоже ничего, кроме поцелуев, не признает. Врет, конечно. И ты врешь, как нанятый. Не могли вы немного не подурачиться… Возраст такой у обоих. Кровь играет, глаза боятся, а руки делают… Ну, что было, то прошло. Прошло, – с нажимом повторил он. – Ты хорошо понял? Что молчишь?

– А если скажу?

– Ну, скажи, – без раздражения ответил Митин. – Я ж говорю, давно хочется тебя послушать, а то я один, как Махмуд Эсамбаев, на сцене выплясываю… Изложи свою позицию, если есть. А я понять попытаюсь. Я ж пришел не по почкам тебя бить и не на нары тащить, мне тебя как можно лучше понять нужно, чтобы дело кончить как следует.

– Верите, что я ее на секс не раскручивал?

– Ну, верю.

– Тогда кому это мешает, что мы дружим чисто? Или отцу этого никак не втолковать? Вбил себе в голову, что я ее непременно в постель потащу?

– Ну, не так чтобы вбил, а подозрения присутствуют. А у матери особенно. Родители, что поделать… Тебе пока не понять, сопляк еще. Но есть, Дмитрий, еще одна закавыка, главная… Знаешь, наверное, как у Юльки с английским обстоит?