Александр Бушков - Темнота в солнечный день

Он похлопал Митю по плечу – рука была тяжелая, – шагнул к двери.

– Подождите. – Митя встал.

– Ну, что еще такое? – недовольно обернулся Митин.

Взяв с комода толстый пакет в серой оберточной бумаге, Митя его быстренько распотрошил, кидая обрывки прямо на пол. Достал толстый том в цветастой обложке – «Шпион» Фенимора Купера на английском и второй, толстенький, но меньше размером – рассказы, повести и стихи Стивенсона на том же наречии. Митин недоуменно смотрел на него, но с места не двигался.

– Возьмите, – сказал Митя, протягивая ему книги. – Я Юльке не успел отдать, для нее выписывал. Мне-то ни к чему…

Чуть подняв брови, Митин раскрыл Купера, пробежал глазами по строчкам.

– Заковыристо, ни слова не поймешь… Ты ведь тоже? А Юлька будет читать, как на русском. Вот о чем ей думать надо, а не о том, как с разными обормотами в подъездах обниматься… Ну, спасибо. Я тебе что-то должен?

– Ничего, – сказал Митя. – Подарок.

– Ну ладно… – произнес Митин с непонятной интонацией. – Отдам. А ты подумай хорошенько, и желательно на трезвую голову. Парень умный, сообразишь сам, что тебе лучше. А девчонок на свете, сам знаешь, немерено… Пока!

Оставшись один, Митя присел на диван. Особых мыслей и чувств не было, беда навалилась такая огромная, что не умещалась в сознание, и с ней предстояло долго сживаться. И ничего нельзя было сделать…

На звонок он не пошел – побрел. Мусор за чем-то вернулся, что ли? Решил еще чем-то приятным порадовать?

Однако за дверью оказался Сенька, поникший, какой-то взъерошенный. С ходу сказал убитым голосом:

– Я во дворе сидел, пока этот хрен от тебя не ушел…

– Он и у тебя был?

– Ну да, – сказал Сенька, направляясь прямиком в Митину комнату. – У тебя выпить ничего нет?

Митя достал из шифоньера оставшиеся полбутыли «Плиски», из ящика комода – бабушкины серебряные стопочки, единственное ценное имущество, пережившее революцию, Гражданскую, Торгсин и всё последующее. Было восемь, и серебряный графинчик при них, всё неведомо куда исчезло, но из этих двух, с вензелями, бабушка рассказывала, они с дедом пили на свадьбе. Вот и сохранила во всех житейских бурях.

– Там конфеты где-то…

– А, хрен с ними… – Сенька взял у него стопочку и осушил до дна на пару мгновений раньше Мити. – Короче, погорели, Митька, как шведы под Полтавой. Накрылась наша романтика медным тазом…

– Юлькин дядька что, и у тебя был?

– Я и говорю… – уныло сказал Сенька. – По-соседски, понимаешь ли, Женькиным родакам помог. Избавил от развратного хулигана, чуть было единственную доченьку не совратившего. Мить, мля буду, у меня и в мыслях не было… Дурачиться дурачились, а насчет секса и мысли не было. Мало, что ли, девок для секса? А Женька, она… такая. С ней по-другому все было. Веришь, нет…

– Верю, – сказал Митя. – Сам такой же дурак… был. Значит, он сначала к тебе приперся…

– Ага. Мить, у него, суки, был полный расклад: что ты с Юлькой, что я с Женькой, все дела… Ну и влепил мне ультиматум: или я про Женьку забываю напрочь, или он мне лепит сто двадцатую. Это…

– Да знаю я уже, – сказал Митя. – Он и объяснил. Это мы, дубы, думали, что сто семнадцатая одна такая на свете, а там, оказалось, на нашу голову столько всяких разных…

– Ну вот. До трех лет. Говорил, Женькины родители заяву напишут в темпе вальса.

– Подожди, – сказал Митя. – Я тут, как услышал от него про все это поганое разнообразие, успел кое-что прикинуть. Мало, я так думаю, одной заявы от родителей. Нужно, чтобы и Женька показания дала.

– Так она и дала, – совсем уж уныло сказал Сенька. – Родители на нее насели, как медведи. А Женька… Она девка хорошая, только мягкая, как пластилин. Вот и сломалась. Этот волк позорный мне давал читать. Все, что мы с ней… Слушай! А тебя он подловил на чем? Юлька твоя – не тот характер, ее так просто не возьмешь, я думаю.

– А ее, очень похоже, и не взяли, – без всякого торжества сказал Митя. – Иначе не удержался, сунул бы мне под нос бумажку. Он меня на другом взял: на той справочке в военкомат, что Батуалина мать устроила.

– Во-от оно чего…

– Ну да, – сказал Митя. – Ему и стараться не надо, в случае чего – все по закону. И буду я за армией родной, как за каменной стеной. Чуть ли не семь лет еще может меня на крючке держать.

– Да и меня прилично, – сказал Сенька. – До Женькиного совершеннолетия, а там еще и срок давности должен выйти, не такой уж большой, но пока пройдет… Так что мне к Женьке и на километр подходить нельзя.

– Мне к Юльке тоже, – сказал Митя. – Этот шутить не будет… Ну что, провалился наш поход за романтикой?

– Как дядя Гриша в прошлом году по пьянке в прорубь… Мить, пойдем в ларь, возьмем еще чего-нибудь да нажремся? А то муторно что-то на душе…

– А пойдем, – сказал Митя. – Тут и осталось-то…

Он накинул куртку, сунул в карман деньги, и оба вышли из квартиры. Сюрпризы сегодня, похоже, шли чередой: на лавочке сидел Карпуха, при их появлении оживившийся так, что стало ясно: именно их и поджидал. Похлопал ладонью по доске с облупившейся краской:

– Сидайте, хлопчики, разговор будет…

– Ну, что опять стряслось? – спросил Митя как-то вяло, безучастно. – Вроде ни в чем не виноваты пока…

– Пока, – сказал Карпухин негромко. – Разговор будет чисто профилактический. Бросайте к чертовой матери эту вашу забаву – на девок охотиться, насильников изображать.

– Какую еще забаву? – так же вяло спросил Сенька.

– Сами знаете какую. Завязывайте раз и навсегда. Заявлений нет, а вот сигнальчик пошел. А такие сигнальчики чем только не оборачиваются…

– Например, – понурясь, спросил Митя.

– А например: идет себе ночью самая обычная девочка с нотной папочкой. Тут вы из кустов – и начинаете ей вкручивать, чтоб поверила. А девочка вынимает пушечку, и из кустов ей на подмогу летит орава бравых молодцов. И никому на свете вы потом не докажете, что шутковали… Ясно?

– Ясно, тарищ капитан, – сказал Митя.

И, несмотря на грызущую тоску, смог все же улыбнуться – опоздал Карпуха со своей профилактикой, забава умерла сама собой… напоследок забросив Батуалу в самую что ни на есть легальную и законную романтику, а вот их с Сенькой из оказавшейся предосудительной романтики вышибло напрочь, пусть и при других обстоятельствах…

Когда Карпухин отбубнил свои нравоучения, лишний раз посоветовав завязать раз и навсегда, они ни словечком не ответили – что вообще-то было у них не в обычае. Карпухин даже посмотрел удивленно, тоже прекрасно знал их манеру никогда не лезть за словом в карман:

– Вы что смурные такие?

– В тошниловке [43] Тошниловка – столовая. , похоже, отравились чем-то, – сказал Доцент. – С утра животы крутит.

Карпухин посмотрел на них очень внимательно – что-то он должен был знать, Митин с ним перетрещал, но ничего не сказал, похмыкал, погрозил пальцем и подался себе восвояси.