Александр Бушков - Темнота в солнечный день

– Знаю. Отлично обстоит.

– Вот именно. Сам-то языки знаешь?

– Русский да матерный.

– Вот и я так же… А Юлька берет книгу на инглише и читает, как по-русски, без запиночки. Учителя говорят, способности у нее к инглишу потрясающие. Такие, что ей после школы не в наш пед надо поступать – что он, по большому счету, дает? Учителей плодит… – а в шантарский универ на иняз, чтобы заниматься языком на полной серьезности. Это у родителей заветная мечта – чтобы Юлька вышла по этой части в большие люди, в ученые или как там это называется…

– Языковеды.

– Во-во. Мишка – шоферюга с восемью классами, жена – с техникумом. И такая карьера для дочки – для них мечта заветная. И ради этого Мишка десяти таким, как ты, ноги переломает, как я за ним ни присматривай. Она тебе не говорила? Мишка уже паре одноклассничков, что очень уж настойчиво ее провожать взялись, пообещал много нехорошего, об забор легонько вытер, за кислород подержал… Она не говорила?

– Нет, – мрачно сказал Митя.

– Вот такой расклад… И совсем не в том дело, что у вас разница в годах. А в том, что от золотой медали и универа ее ничто отвлекать не должно. Мальчики в первую очередь.

– А ее-то саму спросили, как она на это смотрит? – спросил Митя, глядя исподлобья.

– Маленькая она еще, чтобы в этом вопросе свое мнение иметь, – тихо и серьезно, с непреклонным жестким лицом сказал Митин. – Тут я с Мишкой согласен на все сто. Если ей светит такое будущее – вся родова в лепешку расшибется, чтобы у нее все получилось. И ты… да и любой вроде тебя в данной ситуации – камешек под ногами. Отопнули – и не заметили. Крепенько это себе уясни. Не в тебе дело…

– А…

– Все! – Митин резким жестом поднял ладонь. – Поговорили. Разговор кончился. Теперь речь о другом: что с тобой будет, если ты все же окажешься дураком и от Юльки не отцепишься. Нарисую полную перспективу, как на этой картинке… – он кивнул на портрет Марины. – Пугать я тебя не буду. Ты не дурак. И шить ничего не буду. Я, Дмитрий, в жизни дел не шил, у меня офицерская честь есть. Зачем дешевить, погоны пачкать, если кончить все можно совершенно по закону, так, что, собери ты адвокатов со всего мира – не опротестуют… Чисто всё будет, Дмитрий, чистейше…

Он замолчал, закурил, неторопливо выпуская дым, сделав вид, что полностью поглощен портретом Марины – но, Митя видел, краем глаза зорко следил за ним. Понемногу стало подступать беспокойство, особенно сильное оттого, что неизвестно было, с какой стороны ждать удара. А удар сейчас должен последовать, дураку ясно…

Наконец Митин погасил окурок, улыбнулся одними губами.

– Когда сам подставляешься, Дмитрий, никто тебе не виноват, – сказал он сухо, с расстановкой. – Я тобой уже с недельку занимаюсь частным образцом, что твой Шерлок Холмс, – у тебя вон, вижу, стоит. С участковым поговорил, знакомых потревожил там и сям… Знаешь, что выяснилось? По твоим дворовым делам взять тебя не за что – увертливы вы, стервецы… Оно и понятно, зная, что с Катаем приятельствуете. Он давно завязал и молодых на дела посылать не пробует, знает, чем это пахнет, – но по приятельству у вас что-то вроде юрисконсульта, только наоборот. Хорошо надрочил, как хвост вовремя из мясорубки выдергивать, а лучше вообще от нее подальше держать… Но есть еще кое-что, от чего десять Катаев советами не спасут…

Он встал и принялся разглядывать книжные полки – Митя прекрасно понимал, что это еще один оперской приемчик, длинная театральная пауза. Но что он мог поделать? Спрашивать прямо, где тут капкан, казалось унизительным – все равно сейчас сам скажет… Юлька, Юлька… Как же так получилось? Стихотворение у нее нашли? Ну и что? Скажи она, что для девчонок взял, для себя, и это вирши того же Евтушенко – неужели стали бы проверять? У девчонок толстенные тетради стихами и песенками исписаны, и сроду родители в них не рылись. Что-то другое. Что?

– Понимаешь, какое дело, Дмитрий, какая нескладушка… – сказал Митин, отходя от полок и остановившись над ним, расставив ноги, в грозной и непреклонной позе шерифа из американских фильмов. – В медицинских справочках у тебя разнобой. В тех, что от окулиста. Все остальные ничуть друг другу не противоречат, а в справках от окулиста – разнобой. В той, что осталась в ГАИ, когда ты права получал, – зрение минус полторы диоптрии, что вождению транспортных средств ничуть не препятствует. А в той, что лежит в твоем личном деле в военкомате, – уже минус девять диоптрий. Из-за чего и ходишь уже два года с «белым билетом», жизни радуешься. Интересно, правда? Какая-то из справок должна быть неправильная. И я всерьез подозреваю, что военкоматская. Участковый ваш сто раз видел, как ты на мотоцикле без очков рассекал, – какие там минус девять… Скажешь что-нибудь?

Митя понуро молчал – крыть было нечем. Это и называется – опалиться по полной…

– Ну конечно, что тут скажешь… – сказал Митин без всякого торжества или насмешки, со спокойным удовлетворением победителя. – Только и молчать в тряпочку… Вообще-то и этот фокус можно подвести под уголовную статью – умышленное уклонение от призыва, еще что-то там… Но зачем мне лишнее зверство? Мне одно нужно – убрать тебя от Юльки самым надежным образом. Осенний призыв как раз идет вовсю, пришлют тебе еще одну повесточку, уже на такую медкомиссию, с которой ты схимичить не сумеешь, – и добрый день, непобедимая и легендарная Советская армия! В десант или морскую пехоту тебя, конечно, с полутора диоптриями не возьмут, но найдется масса частей, куда возьмут с визгом. Хорошей военной специальности у тебя нет, и будешь ты два года грязь месить со всем усердием. Долг Родине отдавать, мошенническим образом неотданный. Ну? Преувеличиваю я? Пугаю зря? Говори, я слушаю, во времени не ограничиваю…

Митя все так же угрюмо молчал. Нечего было сказать. Связи Батуалиной матери на всю аюканскую медицину не распространяются, запросто может найтись и такая комиссия, о которой говорил Митин…

– Горячку не пори, – сказал Митин. – Когда я уйду, сядь и обмозгуй хорошенько. Подумай, кто ты есть и кем можешь стать. – Он осмотрелся. – Двухкомнатная квартира в центре города, работа, в общем, не пыльная, зарплата побольше моей, все развлечения, от коньячка до девочек. А кем можешь стать? На два года в казарму, в кирзу и хэбэ, собственной воли и собственных желаний ни на грамм, перед каждым ефрейтором тянуться… А то еще зашлют куда-нибудь на «точку», в пустыню или в тундру, где два года девок не увидишь, а выпить если и удастся, так только спирт, из гуталина отжатый. Никогда не пробовал? Мерзость редкостная… И все устроится самым милым образом. Когда вернешься через два года, бравый защитник Родины, весь в значках и дембельских прибамбасах, Юлька уже давно будет в Шантарске учиться. И из памяти тебя выкинет намертво. Вы с ней не Ромео и Джульетта, в конце-то концов: так, поиграли малость в романтику… Вот ты крепко помнишь школьные любови? Ведь должны были быть? Так, смутно, если вообще помнишь – и в сердце наверняка ни одна жилочка не ворохнется. Верно ведь? У всех так было, и у меня, что скрывать, тоже… А если забудешь Юльку намертво – и я про твои справочки никогда не вспомню. Это, в конце концов, не мое дело – если еще один обормот от армии отмажется, не ты первый, не ты последний… Но если обмануть вздумаешь, друг ситцевый… – в голосе Митина явственно прорезался металл. – Никогда не поздно переиграть. Призыву ты подлежишь до двадцати семи лет, так что времени впереди мно-ого… Ну, вот и все, поговорили. Что там дальше рассусоливать, мне все ясно, тебе все ясно…