Александр Бушков - Темнота в солнечный день

– Учесть-то учтем. А почему так? – с любопытством спросил Доцент.

– Да долго объяснять… – махнул рукой художник. – Ну что, я так понял, схватки боевые закончились? А если вспомнить не такую уж давнюю свою хулиганскую молодость… Может, мне, чтобы все было по-джентльменски, через лабаз прописаться?

– Через что?

– А, да… Это сейчас у вас «ларь», а у нашего поколения был «лабаз».

– Правильно мыслишь, творческий человек, – сказал Доцент. – Если никуда не спешишь, может, прямо сейчас и пропишешься? Ларь в двух шагах, туда сегодня «Агалину» завезли, хорошее винишко…

– Без проблем, – сказал художник.

Не прошло и пятнадцати минут, как они вернулись к дому с охапкой пузырей и кульком конфет. Батуала отдал свою ношу Сеньке, спустился по лестнице к подвальной двери и поискал по карманам ключ. Доцент пояснил художнику:

– Мы тебе сейчас местную достопримечательность покажем. На случай ядерной войны. А пока ее нет, мы тут частенько кучкуемся. Если не шуметь особо, никто не гоняет, к тому же первый этаж нежилой, там телеателье, сам, наверное, видел?

– Ага. Раз даже Тане помогал туда телевизор относить. Точнее, сам героически допер.

Доцент хмыкнул:

– Ну, она тебя, надо полагать, за героизм вознаградила… Вот, любуйся!

Художник присвистнул:

– Бункер…

Батуала уже зажег все три лампы под потолком. Зрелище в самом деле было примечательное. Большой зал, размером примерно в треть подвала, был сплошь уставлен двухэтажными лежанками, крашенными в защитный цвет. Года полтора назад откуда-то сверху – никто не интересовался, откуда именно, – упала кампания: оборудовать в подвалах (конечно, не только в этом) бомбоубежища. То ли действительно на случай ядерной войны, то ли ждали подвоха от китайцев. Лично для себя троица давно решила: если, не дай бог, и в самом деле выйдет какая-нибудь херня и над городом понесутся чужие бомбардировщики, сюда их под автоматом не загонишь, залягут под деревьями в Диком Лесу, авось пронесет. Того, кто оказался бы на верхнем лежаке, от бетонного потолка отделяли бы сантиметров пятнадцать, не больше. Мало удовольствия – лежать там, пялиться в потолок и слушать, как свистят бомбы. А уж если дом рухнет – вообще хана. Лучше уж концы отдать на вольном воздухе. А в общем, в третью мировую войну никто из них как-то не верил – да все, кого они знали, полагали эту затею с карикатурой на бомбоубежища очередной блажью, неизвестно кем придуманной – то ли руководящей и направляющей, то ли несокрушимой и легендарной.

Так что в свое время Митя без труда добыл ключ у ответственного за бомбоубежище – легко догадаться, инженера из родного стройуправления, знавшего Митю с младенчества. Под клятвенное обещание ничего здесь не поломать, соблюдать максимум тишины, пустые бутылки аккуратно выносить в мусорные баки и вообще блюсти порядок. Обещание кодла соблюдала честно. Более того, изрядно бомбоубежище благоустроила: когда в соседнем квартале ломали старую столовую, принесла выброшенную, никому уже не нужную общепитовскую мебелишку, парочку столов, дюжину хлипких стульчиков, ободранный шкафчик, где теперь хранили стаканы, пару тарелок, ложки-вилки и прочие необходимые предметы. С момента открытия заведение меж своими именовалось «Ресторан «16 тонн» – по названию знаменитой песенки. Единственный минус – туалета здесь не имелось, но его функции в том, что касалось малых дел, с успехом исполняла раковина – по неисповедимой логике строителей этого бункера, туалета здесь не устроили, зато воду провели. Была еще идея отгородить несколько нар занавеской, чтобы личная жизнь протекала очень уж комфортно, но, по размышлении, решили не утруждаться. И попросту, когда наступали моменты для лирики, гасили весь свет – ну а девочки сюда приходили из тех, кого и эти незатейливо-спартанские условия вполне устраивали.

В общем, разместились с комфортом, как белые люди. Потрепанные общепитовские мебеля были шаткими, раздолбанными, но удержаться на них все же было гораздо легче, чем ковбою на необъезженном мустанге из фильма «Всадник без головы».

Красненькую «Агалину» разлили по полному стаканизатору.

– Нет, мне не надо, – сказал художник. – Я ж за рулем, мне еще домой ехать…

– Да глупости, – сказал Доцент. – Не по-человечески получится – мы пьем, а ты слюнки глотнешь. У тебя прописка или что?

– А тормознут?

Доцент подмигнул:

– А какого фига тебе вообще домой ехать? Или жена будет со скалкой ждать?

– Да нет, я в разводе. Один живу.

– Ну, чудак-человек! – искренне рассмеялся Батуала. – Что, в тридцать восьмую квартиру на ночлег не пустят?

– Да пустят вообще-то.

– Ну и пей, – сказал Доцент. – А Таньке потом скажешь: уехал ты от нее совсем было, да что-то взяла тебя такая романтика, что понял ты: сегодняшнюю ночь без нее прожить не сможешь. В таком вот ключе. Зуб даю, разнежится, они это любят…

– Опытный вы, сударь, ловелас, – усмехнулся художник.

– А то, – сказал Доцент. – Плавали – знаем… Ну, давай знакомиться? Я – Доцент, это вот Батуала, это Сенька.

– Я вообще-то Виталий…

– Э нет, так не пойдет, – серьезно сказал Доцент. – Коли уж прописываешься в правильную кодлу, без клички никак невозможно. Будешь… – Он немного призадумался. – Будешь ты у нас, пожалуй, Рубенс. Есть возражения?

– Да нет, пожалуй, – сказал новокрещенный Рубенс. – Где-то даже и приятно, потому что мне до Рубенса – как до Китая раком.

– Какие твои годы… – засмеялся Доцент. – Ну, вздрогнули? За знакомство!

Вздрогнули, осушив до донышка. Сжевали по конфете, разлили по второй и тоже приговорили. Батуала, с явным интересом приглядывавшийся к Рубенсу, вдруг спросил:

– Рубенс, мне вот что интересно… У вас, художников, всех девок дерут, которых рисуют, или нет?

– Знаешь, Батуала, это от самих девок зависит, – серьезно ответил Рубенс. – Для одной позировать обнаженной – работа, и только работа, и никогда ты от нее ничего не добьешься. А если она в душе шлюха, очень быстро шлюхой и будет.

Вспомнив Лорку, все трое переглянулись и понимающе покивали. В общем, бабы везде одинаковы, философски подумал Митя.

Батуала расхохотался.

– Ты чего? – спросил Сенька.

– Да я тут подумал… У нас, получается, сразу два творческих человека. Теперь вот и Рубенс…

– А первый кто? – с интересом спросил Рубенс.

– А вот Митька у нас стихи пишет, – кивнул на Доцента Батуала. – Иногда чисто для хохмы, про нашу жизнь развеселую, а иногда завернет что-то такое… настоящее. Я в стихах ни уха ни рыла, но чую нутром – настоящее. Как в книжках.

– Интересно… – сказал Рубенс. – Сам как думаешь: призвание или просто хобби?

– Знаешь, понятия не имею, – сказал Митя. – Иногда думаешь – надо бы всерьез, а иногда плохо верится, что получится…