Александр Бушков - Темнота в солнечный день

– Знакомо… – сказал Рубенс словно бы с некоторой задумчивостью. – Сам когда-то так думал… А получилось всерьез… Вроде бы…

– Почему – вроде бы? – спросил Митя.

– Да долго объяснять. Как-нибудь, при случае… Печатался уже где-нибудь?

– Ну, ты хватил… – засмеялся Митя. – Куда мне, молодому и сопливому. Разок только толкался…

– Куда?

– Да так, расскажу при случае… Не порадовало.

– Дашь как-нибудь почитать?

– А ты картины свои покажешь?

– Заметано, баш на баш.

– Только чтоб обязательно, – сказал Митя.

Рубенс его заинтересовал чертовски. Он впервые видел самого настоящего творческого человека – то есть человека из другого мира, никак с его нынешним прежде не соприкасавшегося.

– Мне и живопись как-то до лампочки, я парень простой, – сказал Батуала. – Меня вот только одно интересует: почему картина с голой девкой считается большим искусством, а та же фотка с голой девкой, которыми немые торгуют, – порнография? Рубенс, ты в двух словах объяснить можешь?

– Вряд ли, – чуть подумав, сказал Рубенс. – Туг, наверное, на час лекцию толкать придется, да и не уверен я, что у меня получится.

– А я не уверен, что пойму, – сказал Батуала. – А потому – проехали, давайте уж не будем в такие дебри лезть. Выпьем за что-нибудь попроще. Чтобы девки исправно давали. Подходящий тост, Рубенс?

– Очень даже эстетический, – серьезно сказал Рубенс.

Конец этого августа выдался чертовски жаркий – не редкость для Аюкана, хоть случалось такое и не каждый год, раз на раз не приходился. Так что все окна пришлось опустить, и легкий ветерок обдувал приятной прохладой.

Инженер вел машину не то чтобы каскадерски, но, можно так сказать, очень даже независимо. Некоторые, робкие, уступали дорогу наглым лихачам, пропускали вперед, даже когда были правы, – опасались за свое драгоценное транспортное средство. Будь ты сто раз прав, а если тебе стукнут тачку, да еще, не дай бог, чувствительно, замучаешься потом чинить.

Митя в машинах разбирался, правда, чисто теоретически – благодаря любимому журналу «Техника – молодежи» и оттого, что в качестве почтаря три года общался с аюканскими таксистами (таксопарк согласно какому-то давнему договору выделял каждый день главпочтамту по две машины для доставщиков, в дневную и в ночную смены). Так что прекрасно понимал, почему Инженер стоит выше таких подлостей, как деликатная застенчивость на дороге.

Они ехали на «Победе». С автобусами и грузовиками приходилось считаться, да и «Москвичи» с «Волгами» не из жести склепаны, но вот «Жигули» всех моделей с «Победой» старались не связываться. Железо у «Победы» чуть не в палец толщиной, а смастеренный по буржуйским образцам «жигуль», бывший «Фиат», мог помять крыло, вляпавшись от души в слежавшийся твердый сугроб. (Митя знал парочку таких случаев, причем один наблюдал своими глазами в собственном дворе.) Одним словом, ни один «жигулист» в здравом уме бодаться с «Победой» не будет.

Так уж получилось, что среди ребят с Комсомола Инженер оказался единственным автовладельцем двадцати с половиной лет от роду – ну прямо как на Западе, бляха-муха! «Победа» была отцовская – впрочем, теперь законным образом перерегистрированная на Инженера. Хотя Инженер и получил права в восемнадцать, батяня машину ему давал крайне редко – как бы чего не вышло. Однако, когда купил «Волгу», отстояв почти пять лет в очереди (всего-то пять, повезло, иные гораздо дольше томились), «Победу» Инженеру отдал – куда ему две машины, не в Америке. Поставил, правда, условие: если сын машину побьет, пусть исхитряется как хочет. Но чинится за свой счет. Это он зря – Доцент, как и другие, с Инженером ездил не раз и давно убедился, что тот не лихачит.

Вообще-то Инженер от кодлы отошел после школы, когда поступил в аюканский политех (и оказался в том самом мире, известном кодле лишь теоретически), но оставался своим чуваком, знакомым с детства, – не проходил мимо, задрав нос (как это случалось со Славкой-Башкой), иногда приходил на вечерние посиделки с гитарой, а порой и на бухло сбрасывался и малость выпивал. Конечно, большую часть жизни он проводил в том самом другом мире, но и старый не забывал, не оторвавшись от него окончательно. В общем, правильный кент, его уважали. Еще и за то, что никогда, если не был занят, не отказывался покатать кого-нибудь с девочкой – ну, они были ребята понятливые и старались этим не злоупотреблять.

А потому Митя, решив устроить Марине настоящий отдых, не раздумывая задействовал Инженера. Ну, разумеется, пришлось объяснить, почему он сам не может отвезти девушку на мотоцикле, так что нужна машина.

Инженер, правильный кент, согласился сразу и с лишними вопросами лезть не стал. Правда, как подметил Митя пару раз, всё же бросал на Марину любопытные взгляды в зеркальце заднего вида, что было понятно, простительно и ничуть не злило.

Марина, сидевшая рядом с Митей на заднем сиденье, полная впечатлений, то и дело оглядывалась, то есть поворачивала голову на разные звуки, врывавшиеся в открытые окна. К нешуточной Митиной радости, она выглядела оживленной и радостной, хотя, узнав о Митиных планах на этот его выходной, поначалу сомневалась и чуточку даже опасалась. Но когда Митя ей подробно расписал ситуацию, успокоилась и даже сказала, что придумал он здорово.

На какой-нибудь из пляжей самого Аюкана, где довольно медленное, но сильное течение и глубина, Митя, разумеется, ни за что бы ее не повез, не стал бы так рисковать. Однако, как всякий аюканский старожил, прекрасно знал, что существует еще и Тахтым. Хотя сам ехал туда впервые – в Аюкане он оказался уже отлично выучившись плавать в Миусске, как и брательник.

«Тахтым» – название сагайское, правда, что оно означает, никто толком не знал и не интересовался. Самый натуральный залив, не такой уж маленький, длиной метров в двести и шириной в двадцать, отделенный от Аюкана нешироким полуостровом, поросшим чахлым березняком (в вечернее время одно из любимых мест городской молодежи, игравшее примерно ту же роль, что Дикий Лес). Давным-давно прекрасно известно, что там в самом глубоком месте – не особенно и высокому взрослому по шейку, а высоким вообще по грудь. Поэтому обычно там купалась исключительно малышня и те, кто только учился плавать. Хорошему пловцу туда ездить считалось как бы и чуточку зазорно для репутации. Правда, было одно-единственное исключение – самый конец купального сезона, когда вода в Аюкане холодела настолько, что на пляжах оставались лишь самые стойкие моржи. А стоячая вода в Тахтыме еще долго оставалась прогретой солнцем – вот это и было то самое исключение, когда и хорошим пловцам там купаться считалось вполне приличным.