Александр Бушков - Темнота в солнечный день

– Митя… А ведь он наверняка заметил, что… ну, что я такая. Не мог не заметить…

– Да наверняка заметил, – сказал Митя. – Ну и что?

Марина вдруг спросила:

– А ты друзьям про меня рассказывал? Только честно.

– Нет.

– Почему? А то я не знаю, как парни в твоем возрасте постельными победами хвастаться любят. Потому не рассказывал, что я… такая?

– Маринка, чепуху порешь, – сказал Митя. – Потому и не рассказывал, что ты не постельная победа.

– А что? – с любопытством спросила Марина.

– Ты – это серьезно. А о серьезном не рассказывают.

– И много у тебя в жизни было… серьезного?

– Если так уж хочешь знать, ты первая.

– Приятно слышать, приятно слышать… – нараспев сказала Марина. – Правда. И я тебе почему-то верю…

– Ну, раз пошла такая пьянка… А у тебя в жизни было много серьезного? Я-то тебе честно ответил.

– Бывало… – сказала Марина.

Как ему показалось, суховато. И лицо у нее стало определенно грустное. Митя принялся лихорадочно ломать голову, как непринужденно переменить тему, – очень похоже, что-то серьезное в ее жизни оказалось таким, о котором вспомнить грустно. Мало ли что могло остаться за спиной девушки двадцати пяти лет, да еще очаровательной до невозможности…

Очень похоже, он ненароком разворошил осиное гнездо, – лицо Марины стало откровенно печальным. Митя такие состояния знал: когда одна фраза, а то и одно-единственное слово играют роль того самого камешка, который обрушивает лавину. Воспоминания хлынут потоком, и их далеко не сразу удается удержать, оттеснить, загнать поглубже. От возраста это знание не зависит нисколечко…

А он не мог ничего придумать, чтобы увести разговор в безопасном направлении. Черт, такое впечатление, что у нее уже слезы на глаза наворачиваются. Свозил развлечься, называется…

– Привет, ребята! – раздался рядом жизнерадостный голос.

Вот и не верь после этого в фортуну! Рядом с покрывалом, с Митиной стороны, стоял Рубенс, здоровенный, бородатый, дружески ухмылявшийся. А рядом, прямо-таки подпрыгивая на месте от избытка жизненной энергии, такой же, как Рубенс, светловолосый карапузик, опоясанный белым надутым кругом, к которому спереди была присобачена довольно искусно сделанная выгнутая шея с птичьей головой, то ли гусиной, то ли лебединой, – тоже надутая, тоже резиновая.

Великолепный подвернулся способ переключить внимание Марины полностью на что-то другое.

– Вот, знакомься, – сказал Марине Митя. – Еще един хороший знакомый. Причем не нам, молодым раздолбаям, чета. Настоящий художник.

– Виталий, – сказал Рубенс, с большим интересом глядя на Марину.

– Марина, – ответила она.

Она привычно нашла Рубенса слухом, и со стороны, Митя был уверен, вовсе и незаметно, что она слепая. Полное впечатление, что смотрит прямо на него.

– То-то, я смотрю, твоя машина стоит, – сказал Митя. – Давно обосновались? Что-то я вашего бивуака не видел на берегу.

– А мы налегке, – весело сообщил Рубенс. – Одежочку в машине оставили, что ее зря таскать, а полежать и на песочке можно, не лорды. Правда, Тёмка?

– Правда-правда-правда! – запрыгал карапузик. – Папа, я пить хочу! Ты холодненького обещал! Где холодненькое?

Рубенс поставил на песок свою странную сумку – большую, кубическую, отчего-то казавшуюся твердой, в красно-черную клетку. Расстегнул большие никелированные застежки.

– Митя, Марина, а вы холодной газировочки хотите?

– Я-то хочу, – сказала Марина (с ее лица как-то незаметно исчезла тягостная печаль). – Только где ж ее в такую жару взять… Разве что вы волшебник?

– Да нет, бог миловал, – весело сказал Рубенс. – А то еще сожгли бы, чего доброго… Всего-то навсего очередная придумка загнивающего Запада. Неймется им: разлагаются, разлагаются и вечно что-нибудь новое придумывают…

– Это-хо-ха-ди-ль-ник! – звонко сообщил Тема. – Деда привез, когда в город Заграницу ездил.

– Вот именно, – кивнул Рубенс. – В самый что ни на есть город Заграницу…

Он разнял надвое верхнюю крышку сумки. На Митю, сидевшего всего в паре шагов, явственно повеяло холодком. Там, внутри, теснились запотевшие бутылочки лимонада – изобретательно разлагается Запад, ничего не скажешь, читал где-то про такие штуки, но первый раз в жизни видел.

Когда Рубенс ловко сорвал крышечку извлеченной из кармашка хитрой никелированной открывашкой, карапуз потянулся к бутылке в морозной кисее, но Рубенс ловко поднял бутылку на недосягаемую для карапузика высоту, встал:

– Тёмка, учись быть джентльменом. Сначала даме, запомни. – И протянул бутылку Марине, уже севшей на покрывало.

Вот тут и возникла самая неприкрытая неловкость. Рубенс, глядя недоумевающе, застыл в чуточку нелепой позе, а Марина, скорее всего машинально, неуверенно пошевелила поднятой рукой. Увидев по лицу Рубенса, что тот наконец сообразил, что к чему, быстренько взял у него бутылку, вложил в ладонь Марине. Марина как ни в чем не бывало отпила глоток – то ли и в самом деле не придала такой мелочи особого значения, то ли хорошо сыграла невозмутимость. Явно разгоняя остатки все еще висевшей в воздухе неловкости, Рубенс заговорил чуть громче обычно, с наигранным весельем:

– Ну, ты понял, Тимофей Витальич? В первую очередь угощают даму. Вот, держи. Митя… А это, соответственно, мне. Да, Митрий… Посплетничаем минутку? Это насчет той истории с диафильмами, – и неприкрыто подмигнул.

Никакой такой истории с диафильмами Митя не помнил, потому что не было такой истории. Но Рубенс явно что-то замыслил, и Митя пошел за ним. Отойдя шага на два, мотнул головой через плечо:

– Твой, я так понимаю? Забавный малышок, как пружинка….

– Мой-то мой, да теперь как бы и не мой… – ответил Рубенс. Глаза у него были грустные. – Закон у нас известный: дите при разводе всегда остается с мамой, какая б мама ни была выдра. А если она не выдра, иногда только хуже… Ладно, это мои заморочки. Я что хотел спросить… – Он посмотрел мимо Мити, конечно же, на Марину. – Твоя?

– Моя, – сказал Митя.

– Черт, кто ж знал, что она не видит….

– Вот лично мне такие подробности до лампочки, – сказал Митя тоном, предполагавшим возможный переход на легонькую словесную махаловку.

– И правильно, и молодец… Не подумай ничего такого, это я на себя злюсь – в дурацкое положение попал… Митрий, тут такое дело… Она мне не согласится немного попозировать, если ты ей передашь? Мне с ней теперь как-то и неудобно чуточку заговаривать… А?

– Это смотря в каком виде, – усмехнулся Митя, сразу оттаяв. – Я твоих картин пока что не видел, но кое о каких твоих творческих поисках наслышан. Хрен я ей разрешу голой позировать. Я ревнивый.

– Та-ак, интересно… – сказал Рубенс. – Вы еще в тот вечер, когда мы только познакомились, выкатили претензию, что я ваших девочек голыми рисую. А рисую я из ваших только одну… Танюха раззвонила, больше просто некому.