Михаил Полюга - Альпийский синдром

– Это, милая моя, все та же Раставица, – сказал я, направляя машину по узкой дороге, после крутого спуска снова забиравшей в гору между рекой и каменным забором, за которым воздымались вековые кряжистые дубы. – Лет двести тому назад где-то здесь была оборудована купальня. Дно выстелено дубовыми колодами, чтобы господа, купаясь, ног не грязнили. А от дворца в купальню вел подземный ход, обложенный кирпичом. Зачем ход? Говорят, у Вацлава Ганского была манечка: любил подземные ходы.

– Из дворца? Какого дворца? – завертела головой Даша. – Подземный ход? Где-то здесь? И Ганский – это тот самый?..

– Тот самый. Подземного хода, положим, давно нет. И купальни нет. А дворец сейчас увидишь.

Через распахнутые ворота я завернул на территорию усадьбы, проехал по асфальтовой дорожке между деревьями на выстеленный плитами двор и остановился у входа в большое величественное здание, оштукатуренное и выкрашенное охрой, с широким крыльцом и сдвоенными белыми колоннами, увенчанными треугольным фронтоном.

– Это изюминка Приозерского района, – сказал я, распахивая дверцу и подавая Даше руку. – Дворец графов Ганских, или, как некоторые злословят, любовное гнездышко Эвелины Ганской и Оноре де Бальзака. Сегодня у нас бальзаковское воскресенье…

Даша вышла из машины, вопросительно на меня поглядела, и я тотчас присовокупил к сказанному, что теперь в имении агротехнический колледж. Есть еще музей и старинный парк, правда, несколько одичавший, – но чем черт не шутит, вдруг понравится. Вдруг?! Глаза ее засияли, и по тому, как мгновенно она преобразилась – расправила плечи и вскинула подбородок, словно потомственная аристократка или гимнастка, – как пошла к особняку, не отпуская моей руки, я понял, что угодил.

Несколько человек высаживали цветы на клумбе у крыльца. Здесь же стоял директор колледжа Владимир Игнатьевич Черных, мужчина средних лет с крупным, мясистым лицом, на котором выделялись живые карие глаза и нос картофелиной. Вглядевшись, он приязненно раскинул руки и заспешил нам навстречу.

– Вот так так, Евгений Николаевич! Вот так так!

Он бежал вперевалку, но двигался удивительно легко и проворно для своего большого, плотно сбитого тела, и я внезапно подумал о нем: тюлень с выразительными печальными глазами! Подбежав, «тюлень» ухватил обеими руками мою ладонь и встряхнул, почтительно и вместе с тем не без показной бравады, за которой (я знал это со слов Савенко) крылось воспоминание о нескольких днях, проведенных в изоляторе временного содержания в связи с уголовным делом о недостаче, впоследствии благополучно закрытом после проведения повторной ревизии. Пожимая руку, Черных то и дело ускользал взглядом на Дашу, вскидывал брови, переминался с ноги на ногу, вздыхал, и грусть-печаль в его глазах становилась еще глубже и неизбывней.

– Жена давно хотела полюбоваться вашими красотами, – пояснил я, сообразив, что тот мучительно думает, как обращаться к женщине, которую я привез: мало ли кого сюда втихомолку возят на рандеву…

– О! Наши красоты – это, скажу вам, что-то невероятное! – воскликнул Черных и вдруг, изловчившись, поцеловал Даше руку. – Наши красоты, наши красоты… Все покажем, все увидите… Оксана Васильевна! – позвал он, и от группы людей, возившихся на клумбе, отделилась и подошла к нам женщина с простым грубоватым лицом и вымазанными в земле руками навскидку. – Оксана Васильевна, познакомьтесь: наш прокурор, Евгений Николаевич. А это его супруга… Как вы сказали? Дарья Михайловна? Очень приятно, Дарья Михайловна! Оксана Васильевна вымоет руки и все вам покажет, она у нас не только педагог со стажем, но по совместительству еще и экскурсовод. А я, с вашего разрешения, займусь одним неотложным делом и через полчаса к вам присоединюсь.

Черных еще раз попытался поймать Дашину руку, но та, предвосхитив попытку, спрятала руку за спину и с преувеличенным вниманием принялась разглядывать горельеф фронтона – музу с лавровым венком в руке, зачем-то взобравшуюся на круп лошади.

– Это центральный фронтон, – подала голос наблюдательная Оксана Васильевна, все так же удерживая на весу грязные руки. – Есть еще парковый – по ту сторону здания. Изображает торжество дочери Зевса над земными страстями.

– Что изображает? – переспросил я с видом наивным и простоватым – и Черных тотчас раскланялся и заковылял к дому, а Даша ухватила мой локоть и, за спиной у Оксаны Васильевны, смешливо двинула меня в бок.

Затем экскурсия началась.

Уже в первые минуты, несмотря на начало августа, мне стало казаться, что угодил в пору глубокого увядания и тлена – осень всего сущего в этом забытом Богом уголке.

Первым делом бросилось в глаза, что дом оштукатурен кое-как, грубо и неумело, – не графский дворец, а глинобитная селянская хатка. Рыжевато-желтая краска, нанесенная поверх штукатурки, ко второму этажу вылиняла, приобрела бледно-лимонный оттенок. При этом от фундамента и до карниза крыши видны были размашистые мазки и разводы.

– Все сами… Силами студентов и преподавателей… – высмотрев следы недоумения на моем лице, вздохнула Оксана Васильевна. – Вот если бы нам статус памятника культуры … А так числимся по другому ведомству: какой-то агротехнический колледж… Пойдемте лучше в парк…

Минуя один из двух боковых флигелей, где при графах была кухня, мы обогнули здание, прошли вдоль ризалита с шестиколонным портиком – здесь штукатурка местами потрескалась и просела, а давно некрашеные колонны казались серыми и унылыми, – и направились в парк.

В тени парковых деревьев было сумеречно, прохладно, тихо и не менее заброшенно, чем возле дворца. По левую сторону от тропинки, которой шли, показался ров, заросший по скатам травой; через ров был перекинут арочный мостик, сложенный из подернутого мхом серого камня. По правую сторону, в некотором отдалении, стояла унылая церквушка с похилившимся от времени куполом и заколоченными досками арочными окнами.

– Семейная церковь Ганских – Ржевуских, – повела рукой вправо Оксана Васильевна. – Под ней – усыпальница, в революцию была разграблена. Все было разграблено. Устроили спортзал: в часовне – баскетбол, в усыпальнице – останки… Теперь пытаемся восстановить: купол там починить, перекрыть крышу, расчистить вход в усыпальницу. Денег нет, но Владимир Игнатьевич хлопочет…

– Замечательно! – восхитился я, и Даша снова саданула меня локтем. – Я к тому, что идущий обрящет…

– Ищущий, – поправила меня Даша. – Ищущий да обрящет.

Ступили на арочный мостик: угрюмые камни, седой мох, пыль веков – все впечатлило, навеяло на романтический лад. Особенно когда Оксана Васильевна поведала, что при Вацлаве Ганском ров был заполнен водой и по нему плавали экзотические черные лебеди, привезенные из далеких краев.