Михаил Полюга - Альпийский синдром

Даша тем временем не на шутку увлеклась: разглядывала, спрашивала, трепетно касалась каждого экспоната, хотя, по большому счету, разевать рот было не на что: ну, спальня, ну, карточный стол для именитых бездельников, ну, камин с голыми бабами!.. Я с нетерпением подгонял часы: все не шел из памяти «аленький цветочек», сорванный для Дашеньки на Аллее любви…

Но вот в кабинете, грубо выбеленном желтовато-серой известкой, Даша внезапно заинтересовалась розоватым пятном на стенке, сковырнула кусочек отслоившейся штукатурки, всмотрелась, негромко сказала: ах! Мы вытянули шеи, по очереди потрогали пятно, похожее на лишай, – под слоем штукатурки крылась облицовочная плитка, мягкая и теплая, с мраморными разводами.

– Неужели?! – воскликнула Оксана Васильевна. – А ведь Оноре писал в Париж о роскошных апартаментах в Верховне: кабинет из розового мрамора, камин, чудесные ковры… Я еще думала: о чем он, какой мрамор? А мрамор – вот он, мрамор, бледно-розовый… А, Владимир Игнатьевич? Вот бы нам…

– Да-да, Оксана Васильевна, – засуетился «индус», еще раз ковырнул стенку и закивал головой. – Обязательно, непременно! Если под штукатуркой искусственный мрамор – очистим, отмоем, чтобы как при Оноре… Дело, так сказать, чести… И какой дурак оштукатурил, если там красота?..

Пользуясь моментом, я тронул жену за локоть:

– Дашенька, может – домой?..

– Нет-нет, Евгений Николаевич, а зал? – немедля подскочил проворный Черных и, втиснувшись животом между мной и Дашей, принялся соблазнять: – А подземный ход? Вы флигель видели? Там была кухня, а между кухней и дворцом прорыли подземный ход: удобно и быстро – от плиты к столу… Мы расчистили, что могли, вам непременно надо посмотреть. Дарье Михайловне будет интересно. А еще напоследок такое вам покажу!..

Я глянул на Дашу и по глазам понял: вошла во вкус. Стану противиться – порушу то хрупкое, что между нами связалось в парке. Она ведь упрямая и обидчивая, моя жена…

И точно: в бальном зале с хорами – нынче актовом, с рядами стульев и лекторской тумбой из крашеной фанеры – Даша высмотрела под штукатуркой, залепившей стены и карниз, нечто этакое…

– Барельефы? А я что говорила! – с плохо скрытым упреком глянула на директора Оксана Васильевна.

– Очистим! – с готовностью отозвался «индус», глядя неотрывно и пристально, будто факир – на кобру, воздымающуюся из корзины под звуки дудки. – Будьте спокойны, завтра же распоряжусь. Одно слово, вандалы!..

«И этот вошел в раж, – с невольной ухмылкой подумал я. – И что за день сегодня такой? О чем еще она говорит? На хорах музыка играла?..»

На выходе из зала Оксана Васильевна простилась с нами, и я вздохнул с облегчением. Но не тут-то было: неотвязчивый Черных принялся зазывать в свой кабинет, обращая масличные глаза к Даше (нащупал, черт пучеглазый, мое слабое место!) и намекая на сюрприз, который ожидает нас там.

В кабинете, на приставном столе, как я и предполагал, обнаружилось блюдо, накрытое вышитой салфеткой, граненые стопки и десертная тарелка, на которой подплывал соком лимон, нарезанный неровными дольками.

– Владимир Игнатьевич!.. – хотел было предостеречь я.

– А как же без этого, Евгений Николаевич, дорогой! – опередил меня прохиндей, ловко запустил руку в сейф, достал бутылку коньяка и встряхнул ею с таким торжеством на лице, как если бы добыл не обыкновенный коньяк, а по меньшей мере эликсир бессмертия. – Как же без этого? Всенепременно – за знакомство! По маленькой, а, Дарья Михайловна?

– Я за рулем, а Дарья Михайловна не пьет, – отрезал я, но вышло не так жестко и убедительно, как хотелось, – лукавая Дашина улыбка помешала.

Уловив слабину в моем голосе, «индус» пробормотал нечто невнятное: «Не питие, а для расширения сосудов…» – шустро сковырнул пробку, разлил коньяк по стопкам, затем сдернул салфетку с блюда.

«Бутерброды с вареной колбасой, что ж еще! – и не хотел – покривился я. – Как и положено в графском замке. Еще бы баночку кабачковой икры для затравки…»

Выпили, и Даша потянулась за бутербродами: один подала мне, другой принялась жевать сама.

– Ах какая у вас жена, Евгений Николаевич! Какая жена! – начал было Черных, но тотчас осекся, натолкнувшись на мой встречный, ничего доброго не обещающий взгляд, и ловко переменил тему. – Все правильно: пребываем в запустении и невежестве. Вот отскребем, очистим от штукатурки красоту – и милости прошу с визитом! Хотя что мы? Агротехнический колледж! Но не поверите, а пользуемся спросом. Вот хотя бы милиция… Треть райотдела с нашим дипломом. А среднеспециальное образование, между прочим, не что-нибудь: дает право на получение офицерского звания, вплоть до майора. Взять хотя бы начальника следственного отдела Германчука…

– Спасибо, нам пора, – не очень вежливо перебил я говоруна.

– Евгений Николаевич, на дорожку?.. И вот что еще покажу…

Расплескивая коньяк, Черных наполнил стопки. Затем юркнул в нишу за сейфом и сразу вернулся с продолговатым предметом, обвернутым в кусок плотной байковой ткани.

– Вот, чинили крышу, – торжественно сказал он, укладывая предмет на стол и неспешно освобождая от ткани. – А там, между балкой и кровельной жестью…

Ткань соскользнула, открылись черные с позолотой ножны и тусклого золота эфес, – и я с невольным восхищением воскликнул:

– Сабля!

– Именная! На клинке гравировка: «Адаму Адамовичу Ржевускому за храбрость», – сказал Черных, на вытянутых руках подавая мне саблю, словно храбрецом был я, а не один из последних владельцев Верховни.

– Но как же?..

– Видимо, кто-то из наследников в революцию спрятал на крыше. Вот и пролежала, пока крыша не протекла. А ребята нашли. – И, углядев жадный, сияющий блеск моих глаз, тяжко вздохнул. – Я ее в областной музей отдам – от греха… Уже пытались один раз украсть, сейф взломали. Еще посадят, если узнают… Или не посадят? Может, повременить? А, Николаевич? Говорят, ей цена – сто двадцать тысяч долларов… Поляки хоть сейчас купят…

Ох уж этот змей-искуситель!..

– В музей! – вздохнул я, не без сожаления возвращая саблю Черныху. – Только под расписку. А то ведь всякое может статься…

Под конец, когда коньяк был выпит, а бутерброды съедены, проклятый «индус» стал заманивать нас в подземный ход. Даша вскинула на меня глаза, я махнул рукой: делайте, что хотите!

День почему-то потускнел, наваливалась усталость, хотелось забраться в машину – и домой. Может быть, поэтому возбужденное сияние Дашиных глаз ничего, кроме раздражения, уже у меня не вызывало: с чего бы ей так сиять? Какая надобность лезть в крысиную нору, узкую, затхлую, с грязными космами паутины и просевшей кирпичной кладкой? Здесь и двум человекам не разминуться, да еще торчит на пути брюхо с прилипчивыми индусскими глазами… Пусть Дашка только попробует протискиваться мимо этого брюха, пусть только попытается к нему прикоснуться!..