Михаил Полюга - Альпийский синдром

«Вот ведь самодовольный тип!» – незаметно переглядываясь с Дашей, подумал я. А она, умница, даже виду не подала, только блеснула глазами из-под очков и узнаваемо погладила бамбуковое удилище, которое я бестолково и неумело вертел в руках.

Затем пошла демонстрация каких-то запредельно шикарных складных удочек и снастей: ярких и воздушных, будто перышки жар-птицы поплавков, пристегивающихся на карабинах, неимоверно хитроумных крючков и грузил, катушек с замысловатыми стопорами и голубой леской.

Когда удочки были наконец собраны и червяки нанизаны на крючки, первым забросил Горецкий. Следом размахнулась Надежда Георгиевна, но с ее удочкой случился конфуз: на замахе она вдруг развалилась, верхняя часть удилища вылетела, потянула и спутала леску, шлепнулась недалеко от берега в воду. Следом тотчас бултыхнулись лягушки, притаившиеся у ног, отплыли, вынырнули, уставились на нас выпуклыми глазами.

– Что ж ты, а?.. Ничего не умеешь! – едва не взвился Горецкий, сверля жену уничижительным злобным взглядом, но, вспомнив обо мне с Дашей, сбавил тон и, ворча: – Ну вот, сломала удочку! Чем теперь ловить будешь? – сбросил кроссовки, закатал брючины и вошел по щиколотки в воду.

С третьей попытки он зацепил подсаком, потянул и вытащил на берег отвалившуюся часть удилища, снова собрал и закрепил, пыхтя от усердия и назидательно ворча: «Вот как надо, вот как надо!» Затем насадил на крючок свежего червяка, размахнулся, забросил и подал удилище жене:

– Держи. Но если что – не рви, подсекай. Поняла? Подсекай!

Надежда Георгиевна поморщилась, но смолчала и, отвернувшись, стала смотреть на трепетно-чуткий, чуть подныривающий на невидимой глазу ряби поплавок.

Мы с Дашей тоже развернули свои удочки, закинули и стали ждать.

На мгновение стало слышно, как трещат в траве кузнечики, негромко и нежно плещет о прибрежный песок вода, как тревожит осоку набегающий от воды ветерок. Солнце уже поднялось высоко и слепило глаза. Хотелось лечь в траву, вытянуть ноги и вздремнуть – такая истома на меня навалилась. Но я все пялился на глупое гусиное перышко поплавка, словно на самом деле был заядлым, жадным до улова рыбаком. Иногда я переглядывался с Дашей, она отвечала мне летучей, мимолетной улыбкой, и тогда я думал, как хорошо, как замечательно, что сегодня она здесь, со мной, на этом зеленом, пронизанном солнечным светом берегу. Потом я переводил взгляд на сосредоточенного и нетерпеливо напрягшегося Горецкого, этого кота на мышиной ловле – глаза навыкате, усы торчком, желваки в азартном движении, – и думал, что будет, если он ничего не поймает: поломает и порвет снасти, изрыгнет проклятия, вырвет на себе волосы? Мысли были ернические, насмешливые, но в душе я хотел, чтобы клев наконец-то начался, чтобы рыбалка оказалась удачной. И в первую очередь для Александра Степановича…

Вдруг рядом послышался рывок, легкий вскрик, судорожное движение, комариный звон напнувшейся лески, – и я увидел, как Дашина удочка ходит ходуном в ее напрягшихся руках, как Горецкий, выпучив глаза, одной рукой нашаривает в траве подсак, а Горецкая непонимающе распяливает в улыбке широкий рот.

– Есть! Держи! Подводи его, подводи! – вскрикивал Горецкий, бросив свою удочку и шлепая по воде босыми ступнями. – Подводи! Вот так…

Он ловко подвел подсак, подтянул, выхватил из воды – и в сетке что-то большое и темное туго и пружинисто заходило, забилось, заплясало.

– Ого! – напрягая руки под тяжестью рыбины, рвущейся из подсака на волю, выбрался на берег Горецкий. – Королевский! Килограмма на полтора! С почином, Дарья Михайловна!

И сверкнул на Дашу горячечным завистливым взглядом.

Потом был остров, отменный улов, замечательная уха. Но первый карп все-таки остался за Дашей.

– Ну как? – поинтересовался я у жены, когда мы возвращались домой. – В смысле рыбалка как?

– Подхалимство не наблюдалось, – ответила она и с многозначительной усмешкой коснулась моей щеки губами. – А вот как ты его жене червяка на крючок нанизывал – это было что-то!

– А по шее? – вспылил я. – Зачем с нами потащилась? Мне деваться некуда, незваные гости прикатили, а тебе-то зачем?

– А затем… Думала, у тебя тут… – Она запнулась и сказала явно не то, что собиралась: – Я теперь всегда с тобой ездить буду. На рыбалку – значит, на рыбалку, на охоту – значит, на охоту. Хватит, накуролесил! Какие-то бабы с колясками у вас по двору ходят, доброжелатели названивают: знаете, а ваш муж… Хватит!

И она шутливо изобразила, как выцарапывает мне глаза.

– Бабы с колясками? Какие бабы? Ах, это к Игорьку! Парень зажигает, – не сразу сообразил я и расхохотался. – Повадилась тут одна, он на днях мне признался… Только жене его, Нинке, ни-ни…

– Что? Так он?.. Мерзость! А ты покрываешь! – взвилась вдруг Даша и так поглядела, что я невольно поежился: «Словно кобра – подняла голову из листьев, вот-вот бросится и укусит. Это же надо – так не терпеть подлости и вранья!»

А вслух сказал, что ничего я не покрываю, случайно узнал и запретил – сразу и бесповоротно. Но Нинке все-таки ни-ни… Хорошо?

Но Даша не ответила: надулась и стала смотреть в окно.

Мы проезжали мимо кукурузных полей, широко раскинувшихся по обе стороны дороги. Дальше, по правую сторону, шли покатые холмы, из-за них высовывались, как опята на пеньке, крыши какой-то дальней деревеньки.

– А что там? – вдруг спросила Даша, указывая на грунтовую дорогу, круто сбегавшую в сторону от шоссе.

– Понятия не имею, – пожал я плечами.

– Давай свернем. Все-таки интересно. Путешествие продолжается, да?

«Пошалить захотелось? – усмехнулся я, сворачивая в поле. – Сколько ей лет, а все как ребенок…»

Но проехали недалеко: вскоре машина уперлась в крошечный мосток, такой узкий и подозрительно-шаткий, что я не рискнул двигаться дальше и заглушил двигатель. Тотчас стало тихо. Густой текучий воздух, настоянный на запахах выжаренной на солнце зелени, голых земляных откосов по краям мостка и стоячей воды черепашьего прудика, уже по-осеннему зацветшей, в гниловато-изумрудных разводах и пятнах каких-то водорослей, потянулся к нам в открытые окна.

Мы вышли из машины, и в тот же миг из-под мостка рванулась какая-то уточка, пугливо захлопала крыльями, унеслась. Потянуло теплым ветром, и толстые кукурузные стебли качнулись и упруго, глухо зашелестели.

– А початки уже большие, – сказала Даша и потянула меня за руку – к этим качающимся грузным стеблям. – Давай наломаем?

– Что за детские забавы! – проворчал я, невольно озираясь. – Сторожа не боишься? Она ведь чья-то, кукуруза…

– А мы чуть-чуть… Что им жалко – два-три початка? Иди сюда, ну!

Но вместо того чтобы ломать початки, обхватила меня за шею, тесно прижалась, коснулась лица ищущими губами.