Тони Моррисон - Любовь [litres]

Что бы они ни натрепали, это вряд ли что-то ужасное, раз они позволяют мальчику приходить к ней работать. «Только не слишком там откровенничай с ней», – наверняка наказывает ему Вида. Но если у Ромена теперь появятся свои резоны тут околачиваться, пользы от него будет куда больше, чем прежде. Ведь он в точности последовал ее указаниям, когда под диктовку писал то объявление в «Харбор джорнэл». А пронырливая Джуниор научит его повадкам, которые ему потребуются, чтобы облапошивать Виду и перестать считать всех взрослых, кто платит налоги, врагами и особенно пожилых дам держать за дур.

Хид давно привыкла к такому отношению. По правде сказать, даже этим пользовалась. Как теперь, когда понадеялась, что любой, кто бы ни прочитал ее объявление, будет нуждаться в деньгах, – и ей повезло, что первая же и единственная претендентка оказалась мало того что хитрованкой, так еще и алчной. Вчера вечером они разыграли друг перед другом целый спектакль, и пока мисс Вивиани не таясь оценивала взглядом комнату, Хид оценивала ее саму, и пока та старалась подчинить новую хозяйку своей воле, Хид позволила ей подумать, будто у нее это получилось. Ее интуицию до блеска отполировал долгий опыт привычки к тому, что ее все недооценивали. Только Папа знал ей истинную цену, потому и выбрал именно ее, предпочтя многим. Зная, что у нее нет ни образования, ни способностей, ни достойного воспитания, он тем не менее выбрал ее, хотя многие считали, что через нее можно перешагнуть и не заметить. Но вот она здесь, а где все они? Мэй в земле. Кристин осталась без гроша и торчит на кухне. Л. призраком витает над Ап-Бич, откуда все они родом. А она вступила в войну со всеми и победила, и до сих пор остается победительницей, с растущим год от года банковским счетом. Разве что Вида добилась чего-то путного в жизни, а все благодаря Сэндлеру, который никогда не высмеивал и не оскорблял жену Билла Коузи. Он всегда уважал ее даже при том, что его собственная жена ее не уважала. И никто иной как Сэндлер пришел к ней просить, чтобы она наняла на работу его внука. Учтиво. Остался на стакан кофе со льдом в ее спальне. Вида так бы никогда не поступила. Не только потому, что она терпеть не может Хид, но и потому, что боится Кристин – и правильно! Нож, сверкнувший на похоронах Коузи, был самый настоящий, и если верить слухам, то в беспутной жизни Кристин были и скандалы, и приводы в полицию, и поджоги машин, и даже проституция. И никто не знает, что взбредет в голову той, кто привык жить в сточной канаве.

Не может такого быть, чтобы никому не было известно о ссорах между ними, вспыхнувших после того как Кристин вернулась сюда на постоянное жительство. В основном дело сводилось к словесным перепалкам: они спорили, что означают две буквы К, выгравированные на столовом серебре, – то ли просто двойную К, то ли удвоенный инициал Кристин. А могло быть и так и эдак, потому что Коузи заказал эту гравировку уже после первого брака, но задолго до второго. Они препирались по поводу дважды украденных колец и о настоящей причине, по которой их чуть было не сунули под пальцы мертвеца. Но случалось, что споры перерастали в нешуточные потасовки, когда в ход шли руки, ноги, зубы и летающие предметы, и все заканчивалось синяками. С учетом ее габаритов и упрямства Кристин должна была бы в легкую побеждать в этих поединках. А Хид, при ее росточке и с ее слабенькими ручками, была обречена проигрывать каждую схватку. Но общий результат оказался по крайней мере ничейным. Ибо проворность Хид более чем компенсировала силу Кристин, так что ее быстрота и изворотливость – способность предугадать удар, защититься от него и отразить ответным ударом – изматывали противника. Раз – ну, может быть, дважды – в год они распускали кулаки, таскали друг друга за волосы, боролись, кусались, обменивались пощечинами. До крови никогда не доходило, до извинений тоже, и долгой подготовкой к сражению они тоже не занимались, но все равно их отношения ежегодно переживали момент, который был для них не просто побоищем, но ритуалом. В конце концов они расходились, долго хранили ядовитое молчание и измышляли всякие способы выказать свою злобу. С возрастом осознание того, что ни одна добровольно не покинет поле брани, внесло свою лепту в обоюдное решение объявить перемирие без предварительных условий. Еще более сильным аргументом стало их безмолвное понимание, что побоища ничего им не дают, кроме повода продолжать держаться друг за друга. Но их скорби были слишком серьезными для такого исхода. Как и дружба, ненависть требовала куда большего, нежели физическое присутствие, и для поддержания огня в очаге их распри требовались творческий подход и тяжелый труд.

Их первая, прерванная в 1971 году, стычка послужила сигналом обоюдного желания вцепиться клыками друг в друга. Она вспыхнула, когда Кристин стащила с секретера Хид драгоценности, выигранные Папой в карты, – в бумажном пакете лежала куча чьих-то обручальных колец, которые он, по просьбе одного барабанщика, уже имевшего проблемы с полицией, согласился сдать скупщику краденого. А Кристин притворилась, будто хотела вложить эти кольца в Папину ладонь, когда тот лежал в гробу. Спустя четыре года она заявилась в дом Хид с пакетом из универсама, и на ее пальцах красовалась та самая коллекция несбывшихся надежд дюжины женщин. Она предъявила свои права на часть дома и потребовала выделить ей жилое помещение, чтобы она могла ухаживать за Мэй, своей больной матерью, – той самой матерью, над которой она годами насмехалась, когда вообще удосуживалась вспомнить о ее существовании. Тогда-то отложенный бой возобновился и с переменным успехом продолжался десять лет. В поисках более интересных способов уязвить друг друга они обращались к фактам личной жизни, воспоминаниям детства. Каждая считала себя главной. Кристин – потому что она была куда выше и здоровее, умела не только водить машину, но и еще много чего другого, ну и на ней держался весь дом. А Хид, напротив, полагала, что она по-прежнему здесь хозяйка, победительница – не только потому что ей достались все деньги, но еще и потому, что она была умной – той, за кого ее никто, кроме Папы, не считал. Уж гораздо умнее этой обласканной любимицы, испорченной так называемым образованием в частной школе, кто по дурости своей не понимал мужчин, кто не был приспособлен к ответственной работе и чья лень в любом случае всегда мешала ей сделать что-то путное! Эта паразитка всегда жила за счет мужчин, пока ее не вышвырнули и не отправили обратно в этот дом, где она теперь кусала руку, которую должна бы лизать.

Хид не сомневалась, что понимает Кристин куда лучше, чем сама Кристин. И несмотря на то что с момента ее нового знакомства не прошло и двенадцати часов, она уже понимала и Джуниор, и теперь точно знала, что у этой шлюшонки на уме: она надеется облапошить несчастную старуху с артритом и использовать ее ради удовлетворения своих тайных вожделений. Хид и о них все знала – о вожделениях настолько жгучих, что у взрослой женщины на глаза наворачивались слезы ярости. Так было с Мэй, когда та узнала, что ее свекор снова собрался жениться. Но так бывает и с юной девушкой. Как это случилось с Кристин, когда та узнала, что ее лучшей подруге выпало счастье быть избранной. И обе, мать и дочь, просто взбесились от одной только мысли, что Папа выбрал себе в невесты простую девчонку с Ап-Бич. Девчонку, у которой сроду не было ни ночного халата, ни купального костюма. Которая в жизни не пользовалась ножом и вилкой. И не знала, что пищу нужно раскладывать по разным тарелкам. Которая спала на полу и мылась по субботам в лохани, наполненной мутной водой, оставшейся после старших сестер. От которой бы всю жизнь воняло консервным заводом. И чья семья собирала старые газеты не для чтения, а для нужника. Кто не умел правильно составить предложение, кто знал печатные буквы – да и то не все, – но не разбирал те же буквы прописью. Поэтому ей и приходилось контролировать себя каждую минуту изо дня в день. Папа ее оберегал, но он же не мог быть рядом постоянно или везде, где она могла схлестнуться с кем-то, потому что, как выяснилось однажды, Мэй и Кристин были не единственные. Обладая, как и всякий полуграмотный человек, необходимой смекалкой, Хид к тому же имела безупречную память и, подобно многим, кто не читал книг, дружила с цифрами. Она могла запомнить число чаек, слетевшихся на песок полакомиться выброшенной прибоем медузой, и даже мысленно повторить траектории их полета, когда птицы, если их вспугнуть, взмывали в небо. В денежных расчетах она не ошибалась никогда. Вдобавок у нее был острый, как у слепца, слух.