Тони Моррисон - Любовь [litres]

Послеполуденное солнце жарило вовсю. Она сидела в беседке и обедала. Зеленый салат, вода со льдом. В тридцати ярдах от нее группка курортниц расположилась на крытой веранде, потягивая ромовый пунш. Две из них были актрисы, причем одна участвовала в пробах для «Анны Лукасты» [25] «Анна Лукаста» (1949) – драма, выпущенная кинокомпанией «Коламбия пикчерс». ; другие две – певицы, и еще одна училась у Кэтрин Данэм [26] Кэтрин Данэм (1909–2006) – американская актриса, автор и исполнитель песен, танцовщица, хореограф. . Они беседовали негромко, но Хид слышала каждое слово.

«И зачем он только на ней женился? Чтобы защитить. От чего? От других женщин. Не думаю. Он ходит налево? Возможно. Глупости – конечно, ходит! А она не уродина. Хорошая фигурка. Была когда-то хорошая! Она могла бы выступать в клубе «Коттон» [27] Клуб «Коттон» – знаменитый клуб в нью-йоркском Гарлеме, прославившийся в 1920-е гг. танцевальными программами. ! Если бы не цвет кожи. Неплохо бы ей хоть иногда улыбаться. И ей надо что-то придумать с волосами. Расскажи, расскажи! Итак, почему он все-таки ее взял? Ума не приложу. С ней должно быть непросто. Что значит непросто? Ну не знаю, она какая-то неотесанная. (Долгий смех.) В каком смысле? Ну, сама понимаешь, будто с дерева слезла. (Заливистый хохот.)»

Пока они там болтали, по стенкам стакана Хид скатились четыре ручейка, пробив себе путь сквозь холодную испарину на стекле. Зеленые зрачки острого перца пялились из оливковых глазниц. Лежавший на луковом кольце полумесяц помидора корчил ей улыбку, оскалив зернышки-зубы – до сих пор она не могла этого забыть.

Папа настоял, чтобы она научилась вести дела в отеле, и она научилась, несмотря на издевательские замечания персонала и откровенное вредительство со стороны Мэй и Кристин. Их ярость не угасала, распаляемая ярким сиянием, исходившим от супружеской пары, когда они спускались к завтраку, и тянущим от них жаром за ужином в предвкушении предстоящей ночи. Мысли о Папе, лежащем с ней в одной постели, провоцировали обеих на новые и еще большие мерзости. Война была объявлена сначала свадебному платью, заказанному Папой в Техасе. Дорогущее, красивое, оно оказалось слишком большого размера. Л. подколола его булавками по фигуре малышки невесты, но потом платье куда-то задевалось, и его не могли найти вплоть до начала церемонии, когда его было уже поздно перешивать. Л. подогнула рукава и укоротила английскими булавками подол, и все равно Хид стоило большого труда сохранять на лице улыбку, спускаясь по лестнице в вестибюль отеля и проходя сквозь строй гостей. Родня Хид на церемонии отсутствовала, потому что, кроме Солитюд и Рэйчес Монинг, никому из семьи не было дозволено переступить порог отеля. Согласно обнародованному объяснению, они все еще оплакивали смерть Джоя и Велкома. Истинной же причиной было поведение Мэй, которая не пожалела слов, чтобы облить грязью всю породу Джонсонов. Она даже возражала против того, чтобы Папа оплачивал похороны мальчишек, и сквозь зубы бурчала, что этим бездельникам нечего было плавать в «их» части океана. И только младшим сестрам Хид разрешили зайти бочком в зал и послушать свадебный гимн. Но злобного ехидства в адрес новых родственников показалось мало, и Мэй с дочкой сделали мишенью своей критики молодую невесту, в которой им не нравилось все: как она говорит, как соблюдает личную гигиену, как ведет себя за столом – и еще тысячи прочих прегрешений, допущенных Хид по неведению. Не знала она, что такое «обналичить чек третьим лицом», как заправлять кровать, куда выбрасывать гигиенические салфетки, как накрывать на стол, как вести учет закупок. Хид вполне бы научилась читать написанные прописью буквы, если бы этот ее изъян не был предметом постоянных насмешек. Л., которая в то далекое время ей симпатизировала, многому ее обучила и, по сути, спасла ту роскошную жизнь, которую Папа подарил ей, и только ей одной. В одиночку она никогда бы не смогла выплыть из коварного водоворота, если бы Л. не подхватила ее и не направила нужным курсом. В то время Хид об этом не думала и просто принимала щедрость мужа как должное. Он оплатил похороны ее братьев, вручил ее матери дорогой подарок и вызвал благодарную улыбку на губах ее отца. Она не имела ни малейшего представления, что многие – особенно члены ее семьи – ждут не дождутся воспользоваться его благодеяниями. Ее родня так раскатала губы, что из-за них-то и произошел разрыв, который так и не удалось залатать. Едва только завершилась свадьба, они набросились на нее со всех сторон. С намеками: «Я слыхала, им требуются на работу люди, но ведь понадобится приличная обувь…», «А ты видела платье, которое Лола подарила матери?» С просьбами: «Спроси у него, не может ли он дать мне немного взаймы до…», «Сама знаешь, я на мели с самого…», «Я верну тебе сразу, как только…» С требованиями: «А дай мне…», «И это все?», «Тебе же это не нужно?» И когда наконец им сказали держаться подальше от курорта, Хид было настолько за них стыдно, что она не стала возражать. Рэйчес и Солитюд даже усомнились в ее родственных чувствах. С тех пор колкие упреки и обвинения отравляли каждый ее визит в Ап-Бич, и когда она объяснила Папе, отчего у нее глаза на мокром месте, его жесткая реакция принесла ей облегчение. Ей и не нужен никто, кроме него, потому что он – все, что у нее есть.

Хид отдыхала, лежа в сиреневой пене, прижав затылок к фаянсовой кромке ванны. Вытянув ногу, она подергала пальцами цепочку и вынула затычку из отверстия слива, а потом дождалась, когда из ванны сойдет вся вода. Если она поскользнется, упадет и потеряет сознание, по крайней мере, она сможет прийти в себя, не утонув. «Это глупо и опасно, – подумала она, вылезая из ванны. – Одной мне больше не справиться».

Завернувшись в полотенце, сидя в Папином красном парикмахерском кресле, она решила попросить – нет, приказать – Джуниор помогать ей залезать в ванну, а потом вылезать. Эта была необходимая жертва, которая ей совсем не улыбалась. Но ее совершенно не волновало то, что она такая неуклюжая и вынуждена зависеть от кого-то, и предстанет в своей жалкой тщедушной наготе перед оценивающим взором молодой крепкотелой девчонки. А беспокоило Хид и заставляло ее колебаться то, что ее кожа утратит память, а тело позабудет об удовольствии. О том, как в первую брачную ночь он сжимал ее тело в своих объятиях и погружал в воду. О том, как они тайком ускользнули с малоприятного банкета, выбежали через служебный выход в темноту, он в смокинге, она в чересчур большом свадебном платье, промчались по мягкой траве и оказались на мелком, как мука, пляжном песке. Он ее раздел. Но не вошел. Крови не было. И больно или неловко тоже не было. Мужчина просто гладил ее, нежно ласкал, а потом купал в океане. Она выгнула спину. Он стоял позади нее, обхватив за колени, а потом раздвинул ей ноги навстречу прибою. Кожа может позабыть это ощущение, оказавшись рядом с развязной девицей, в чью кожу вросли, как татуировки, ее собственные сексуальные воспоминания. Самым недавним из которых, ясное дело, были отметины Ромена. И как далеко все это зайдет? Как это все будет выглядеть? У Джуниор наверняка этих отметин так много, что и ставить негде. И они в конце концов сольются в сплошную кружевную сетку по всему телу, и там уж не разберешь, где чья, не отличишь одного парня от другого.