Тони Моррисон - Любовь [litres]

Сияние воспоминаний о докторе Рио затмило ее сожаления по поводу своей непутевой жизни, как и чувство неловкости за расправу с его любимым «Кадиллаком». Невзирая на постыдный финал их романа, три года, прожитые с ним – ну ладно, рядом с ним, так как он имел непоколебимый статус неразводящегося мужа, – были чудесными. Она видела немало кинофильмов о тяготах содержанок, о том, что в конце концов они умирали или страдали из-за своих незаконнорожденных детей, которые тоже умирали. Иногда таких женщин обуревала печаль из-за своей вины, или они с рыданиями бросались в объятия обманутых жен. Но вот, спустя двадцать лет с тех пор как ее сменила новая обладательница «Уайт шоулдерс», Кристин продолжала упрямо считать, что годы, прожитые в качестве содержанки, были лучшим периодом ее жизни. Когда она встретила доктора Рио, ей был сорок один, а ему шестьдесят, что автоматически делало его «пожилым». Теперь, когда ей самой было хорошо за шестьдесят, это слово ничего не значило. Теперь он наверняка уже умер или прикован к постели и платит какой-нибудь юной мамашке, сидящей на пособии, по сотне долларов за массаж ступней, а дневная сиделка следит за подачей кислорода из аппарата искусственного дыхания. Эту сцену она себе представляла с трудом, потому что когда видела его в последний раз, он выглядел так же обольстительно, как и в первый. Преуспевающий терапевт, всегда элегантно одетый, страстный, игривый. И последнего в жизни шанса вытащить счастливый билет ее лишил второй древнейший враг: другая женщина. Девочки Манилы болтали, будто доктор Рио дарил каждой новой любовнице один и тот же парфюм. А Кристин тогда сочла, что это уникальный подарок – этакий интимный жест заботливого поклонника. Он любил этот аромат, и она научилась его любить. Останься она в пансионе Манилы подольше или навещай она ее шлюх потом хоть иногда, она бы сразу распознала фирменную модель поведения доктора Рио: он увлекался новой пассией, соблазнял ее и предлагал переехать в свою дорогую квартиру на Трилейн-авеню, и в день, когда та въезжала в квартиру, вручал ей драцену и флакон «Уайт шоулдерс». В отличие от роз и других цветов, драцена была символом законности и постоянства отношений. Но что символизировали «Уайт шоулдерс»? А бог его знает. Возможно, он об этом где-то вычитал – в каком-нибудь мужском журнале, созданном специально для того, чтобы научить читателей понимать разницу между учтивостью и чистыми волосами. Это наверняка был потрепанный, немодный глянцевый ежемесячник для юнцов, изображающих из себя взрослых мужиков, где описывались приемы обольщения, как будто нужны какие-то каверзные приемы, когда женщина уже выбрала себе мужчину. Да пошли он ей хоть бутылку отбеливателя «Клорокс» и засохшую рождественскую елку – она сделала бы для него все что угодно, за то только, что он оказался рядом! Полная свобода, жизнь на всем готовом, незабываемый секс, умопомрачительные подарки. Путешествия, короткие и тайные, чтобы его жена ни о чем не прознала, вечеринки, вечная нервозность и при всем том достойное место в приличном обществе черных из среднего класса, которые могут предаваться сладкой жизни, будучи при деньгах и имея надежный диплом о высшем образовании.

Двенадцатое шоссе было пустынным, что и позволило Кристин отвлечься от мыслей о ее срочной и безотлагательной миссии. В голову лезли обрывки воспоминаний о прошлой жизни. О стремительном перемещении из каюты первого класса, забронированной для романтического круиза на океанском лайнере, в вонючий салон патрульной машины головой вперед; от стола для почетных гостей на банкете Национальной медицинской ассоциации к положению лежа на спине на истертом ее локтями и мужскими ладонями матраце, который, по совету других шлюх Манилы, каждый день приходилось проветривать, чтобы избавиться от запаха спермы предыдущих клиентов. Вернувшись к Маниле и воспользовавшись ее экстренной, пусть и кратковременной щедростью, Кристин вылила остатки своих «Уайт шоулдерс» в унитаз, сунула в большой универсамовский пакет пару туфель, бюстгальтер, ночную рубашку, брюки-бриджи и собственную гордость. Все, кроме бриллиантов и детской серебряной ложки. Их она положила в сумку на молнии, куда отправились и выданные ей Манилой взаймы пятьдесят долларов. Девочки Манилы почти все время держались с ней дружелюбно, но иногда – не очень. Им страшно нравились их золотые сердечки, которые они вытягивали из кошельков или выманивали, прибегая к шантажу в мягкой форме, и все они внушали ей уверенный оптимизм. Они уговаривали Кристин не переживать, уверяя, что наступит день и какая-нибудь ушлая женщина отрежет ему член, и, кроме всего прочего, она же умная и хитрая, а в мире еще навалом лопухов, и последнее «прости» еще не сказано. Кристин была благодарная им за оптимизм, но сама его не разделяла. Ее выбросили из квартиры после того, как она несколько недель упрямо отказывалась съехать по-хорошему, и она не смогла прихватить меховую шубу, замшевое пальто, кожаные брюки, льняные костюмы, туфли от Сен-Лорана, даже противозачаточную диафрагму: это «прости» было окончательным. В четыре «самсонайтовских» чемодана, с которыми она уехала из дома в 1947 году, вместилось все, что, как ей казалось, хватило бы на всю жизнь. Но в 1975 году, в пакете из «Уолмарта», с которым она вернулась на Монарх-стрит, уместились все ее пожитки. Учитывая, сколь велик был багаж практического опыта Кристин, каждый ее очередной отъезд из Силка не вызывал большей жалости, чем предыдущий. Первый – в тринадцатилетнем возрасте, в результате детской истерики, завершился неудачно через восемь часов; второй – в семнадцать лет, побег от отчаяния, оказался столь же катастрофическим. Оба побега выросли на почве обиды и гнева. Но третье и последнее бегство, в 1971 году, стало осознанной попыткой избежать кровопролития, до которого она созрела в душе. Бежать из Харбора, Джексона, Графенвера, Тампы, Уэйкросса, Бостона, Чаттануги – как и из любого другого города, который когда-то приманил ее щедрыми посулами, – было легко ровно до того момента, как доктор Рио насильно вышвырнул ее без всякой причины, и, раздумывая над этим, она не могла придумать никакого иного объяснения, кроме внезапно возникшего у него желания подарить свежую драцену более молодой вешалке для меховой шубы, которая по очереди переходила от одной любовницы к другой. После многодневных размышлений в пансионе у Манилы (ее так назвали в честь фронтовых подвигов папаши) Кристин придумала способ разыграть свое возвращение в Силк как проявление чувства стыда и еще, воспользовавшись взятыми взаймы деньгами, как акт дочерней преданности (позаботиться о больной стареющей матери), ну и как благородную битву за справедливость (получить свою законную долю состояния Коузи).