Тони Моррисон - Любовь [litres]

Люди вежливо отвечали на его приветствия, и их слова словно бы разгоняли резкую вонь от прилипшего к его рукавам дерьма. Наконец он поднял руку, махнул всем на прощание и удалился, точно только что вступил в президентскую должность или принял крещение. Толпа не расходилась, но ее ряды дрогнули. Вот какой была пропасть между поколениями в 1968 году, но Коузи сумел ее преодолеть, разрядить накалившуюся обстановку, заявить им: «Я не чужак и не враг». В ту пору разговор, уважительный и серьезный, и был мостом через пропасть. А иначе в этой пропасти продолжало бы бурлить свинячье дерьмо. Он так и не сделал того, чего у него просили – отдать часть своей земли, – хотя и пытался. Вида не в курсе, кто именно – Мэй или Хид – этого не допустили, но она была благодарна той, кто на этом настоял. Жилые новостройки были нужнее курсов гончарного дела. И кем бы они теперь были? Бездомными тренерами по ушу, недоучившимися бродяжками, чьи дети росли бы в полуразвалившихся хижинах и в кузовах грузовиков. Выбор, считала она, состоял не в том, чтобы подчиниться власти или пошатнуть ее. Надо было просто выполнять свой долг перед семьей, а в данный момент это значило – серьезно поговорить с внуком. Вида не сомневалась, что у Ромена есть природная склонность заботиться о других, но сейчас, похоже, у него не было ясного понимания, на кого направить свою заботу.

На заднем сиденье пятнадцать накрытых алюминиевой фольгой подносов высились штабелем на газете, и к каждому была прилеплена бумажка с именем. А в списке лежачих больных, который Вида приладила к солнцезащитному козырьку над лобовым стеклом, значились еще и адреса – как будто Сэндлер мог запамятовать, где Элис Брент сейчас снимает комнату и куда въехал мистер Ройс с дочкой, работавшей в ночную смену. Или что мисс Коулман, которая все еще ходит на костылях, живет со своим слепым братом на Говернор-стрит. Лежачим привозили еду на выбор: рыба, цыпленок или запеченное на углях мясо, и соцветие витавших ароматов превратило старенькую машину в передвижную кухню, где язык развязывался сам собой.

Ромен не успел залезть, как сразу включил радио и стал вертеть рукоятку настройки, пока не нашел любимую станцию: такую музыку Вида заставляла его слушать дома в наушниках – потому что ее раздражало гулкое буханье и ритмично меняющееся выражение лица внука, а не слова. Сэндлеру такая музыка тоже нравилась, хотя он и был согласен с женой, что, в отличие от обтекаемых выражений в песнях его поколения («Мне хочется морепродуктов, милая! Цыпленок с рисом – это прекрасно, но нет ничего лучше морепродуктов, милая!»), язык любимых песен Ромена был не изысканнее масляного пятна. «Только засоряет и корежит ему мозги!» – так отзывалась об этой музыке Вида. Сэндлер потянулся к приемнику и выключил. Он ждал, что Ромен начнет канючить, но тот не проронил ни слова. Они молчали всю дорогу до первого адреса в списке. Пока Сэндлер шел к входной двери, его обступили трое ребятишек и чуть не по карманам стали шарить, так что ему пришлось шлепнуть их по рукам. Элис Брент настойчиво приглашала его войти, но отстала, узнав, что, хотя она и первая в списке, ему нужно развезти по разным адресам еще четырнадцать порций. Польщенная своей привилегией, она отпустила мужчину с миром. До его ушей донесся щелчок из салона – это Ромен торопливо выключил радио. Слишком поздно: Сэндлер все слышал! Ну, во всяком случае, паренек уважает мои предпочтения, подумал он. Отъезжая от тротуара, он стал придумывать тему для беседы, которая бы предваряла предстоящий допрос. У них с Видой не было сына. А Долли, мягкосердечная, покладистая дочка, сумела сгладить бунт против родителей, сначала рано выскочив замуж, а потом завербовавшись в армию. Но это же не так и трудно. Родному отцу и деду не составляло труда указывать Сэндлеру, что делать. Это были короткие, лающие команды: «Никогда не взваливай на себя груз лентяя!», когда он перетаскивал сразу помногу, чтобы избавить себя от частых перебежек туда-обратно. «Если она себя не уважает, она и тебя не будет уважать!» или «Не вешай штаны там, где нельзя повесить даже шляпу!», когда он готовился к легкому завоеванию девушки. Ни тебе долгих проповедей, ни тебе бесед по душам. Но с Роменом такой номер не пройдет. Все попытки Сэндлера в этом направлении заставляли внука только обиженно дуться. Дети девяностых годов не желают выслушивать «народные мудрости» или заучивать уроки старших, слишком пропахшие нафталином, чтобы их зубрить, не говоря уж о том, чтобы им внять. Более дельные советы им дает язык их бухающей музыки. Чистый, без закуси. Черный, без сахара. Четкий, как пуля.

– Она беременна?

Ромен оторопел, но не разозлился и не стал юлить.

– Нет! Почему ты спрашиваешь?

Хорошо, подумал Сэндлер. Вопрос задан напрямую, как это делал его собственный отец, но без угрозы.

– Потому, что ты проводишь с ней уйму времени! Чем вы занимаетесь?

– Ну, разным.

– И чем же?

– Ну, там… катаемся по городу. В прошлую субботу ездили в заброшенный отель на берегу. Просто так, посмотреть.

В незнакомом месте лечь можно на все что угодно – хоть на дощатый поддон для ящиков. Она настояла, чтобы он сел за руль, и у него вспотели ладони от возбуждения. Не от того, что он не умел водить, а потому, что ей нравилось ласкать его и отвлекать от дороги, а он с замиранием сердца старался держать руль ровно, чтобы не врезаться в дерево или не съехать в кювет, пока они оба давали волю рукам.

– Вы внутрь заходили? – спросил Сэндлер.

– Ага. Там было открыто.

Увидев двери с висячими замками и окна с непробиваемыми стеклами, Ромен так рассердился, что шарахнул кулаком по стеклу, – решимости ему добавила рука Джуниор, шалившая у него в кармане джинсов. Они думали, что там будет страшно: паутина под потолком, горы мусора по углам. Но нет, сверкающая при дневном свете кухня гостеприимно пригласила их полежать на столе, а потом и под ним, между ножек. Другие помещения, где царил полумрак, оказались не менее соблазнительными. Джуниор вела счет комнатам, в которые они попадали, предаваясь поцелуям и объятиям в каждой, от вестибюля до верхнего этажа.

– Ни за что не поверю, что там за все эти годы никого не было, – покачал головой Сэндлер. – Наверняка там «крысиное казино» [48] Подпольное, нелегальное казино. .

– Ну, может, и так.

Никаких крыс там не было. Птицы были. Летали и чирикали под потолочными перекрытиями. И все пропахло вином.

– Я так понимаю, вам там никто не помешал?

– Не-а. То есть… Мы просто смотрели, дурачились, понимаешь?

– Послушай, кого ты хочешь обмануть!

– Нет, ну как… то есть…

– Парень, давай по-мужски…

Ромен разглядывал свои высокие кроссовки. Черные, с клевыми белыми шнурками.