Тони Моррисон - Любовь [litres]

Жаль. Они же были всего лишь маленькими девочками. Еще год – и они будут сражаться до крови, и крови прольется немало. С открытым забралом, с презрением к смерти. И какой им в этом был прок?

День, когда мистер Коузи во всеуслышание объявил, на ком намерен жениться, стал для Мэй ее личным седьмым декабря [44] 7 декабря 1941 г. японская авиация уничтожила американский флот в Перл-Харборе, после чего США вступили во Вторую мировую войну. Для американцев дата 7 декабря имеет тот же символический смысл, что для россиян 22 июня. . В мгновение ока она перешла от обороны к наступлению. И как скажет вам любой честный ветеран, война хороша для одиноких, она в радость для бесшабашных глупцов. Но Мэй не всегда была такой. Когда я впервые ее увидела в 1929 году, рядом с Билли-младшим, вид Мэй соответствовал ее происхождению: а была она младшей дочерью бродячего проповедника, привыкшего одевать свою семью в обноски, полученные в дар от слушателей, которых могло увлечь его красноречие. Симпатичная, обделенная родительской заботой девушка в штопаном-перештопаном пальтишке. Полоска вытертого меха на воротнике, салатово-зеленое платьишко, черно-белые туфельки – сразу было ясно: это куплено на барахолке. И пока я гадала, где ее откопал сын мистера Коузи, она поднесла руку Билли-младшего к своим губам и поцеловала. Видя, как ее глаза пожирают все вокруг: стены, потолок, мебель в вестибюле отеля, – я решила, что она сейчас поведет себя как чванливая постоялица в ожидании прислуги. Но я ошиблась. Она повременила с распаковыванием своего картонного чемоданчика, только переоделась, сменив свое жалкое платьишко, и сразу взялась руководить. «Давайте, – проворковала она тихим приятным голоском, – наведем чистоту. Вот это передвинем, а тут подметем, здесь вытрем пыль…» Мы не смогли удержаться от улыбки. Этот сладкий голосок как пирожное-меренга, эти ее светские манеры… Особенно радовался мистер Коузи, видя, что сын выбрал себе жену, способную украсить отель. Она перевела Билли-младшего из официантов в бармены, а потом сделала менеджером, отвечавшим за ангажементы музыкантов, что позволило мистеру Коузи сосредоточиться на деньгах и зрелищах. Даже беременность не умерила ее активности. На моей памяти Мэй была первой матерью, которая отняла от груди малышку в три месяца. Билли-младший умер в 1935-м, и это произошло так неожиданно, что мы не успели даже за ним как следует поухаживать. Кристин заползла под мою кровать и, когда я ее там обнаружила, то разрешила ей спать рядом со мной. Она никогда не была плаксивым ребенком, но слушая ее всхлипывания во сне, я утешалась. Мэй восприняла смерть Билли-младшего скорее как оскорбление, нежели трагедию. Помню, глаза у нее все время были сухими, как у черепахи, и она оставила Кристин на мое попечение. Мистер Коузи забросил дела, и весь бизнес тогда держался на Мэй да на мне, и мы старались вовсю, чтобы колесики исправно крутились. В следующие семь лет она всю себя посвятила бизнесу, курорту. И после семи лет самоотверженного труда была вознаграждена его сообщением: «У меня будет жена. Ты ее знаешь. Это маленькая подружка Кристин». Вознаграждена зрелищем того, как ее свекор женится на одиннадцатилетней подружке ее дочери и ставит эту подружку выше всего и всех – выше ее самой, выше ее дочери и того, ради чего она работала не покладая рук. Но не только. Предполагалось, что она будет обучать подружку-малолетку командовать всеми нами. Многие мужчины в те времена брали в жены молоденьких (чем моложе девушку выберет мужчина, тем лучше), но одиннадцатилетняя – это уж слишком! Верно, в этом браке многое настораживало, причем не только возраст невесты. Новая свекровь Мэй – она же была не просто малолетка, а еще и Джонсон. И в кошмарном сне ей не могла явиться более пугающая семейка. Болван с этикетки «Немецкого сиропа». Дикари на «Царском разрыхлителе для теста». Идиоты из рекламы «Фруктового уксуса Олдена», кукурузных хлопьев «Корн Кинкс», ниток «Дж. Дж. Коутса» и чумазые младенцы с «Имбирной настойки Сэнфордса» [45] Перечисляются карикатурные изображения чернокожих на упаковке и в рекламе популярных товаров, производившихся в США в конце XIX – начале XX в. . Вот кого она видела, глядя на Джонсонов. Она могла заплетать волосы в косички в ванной или на кухне смачивать виски холодной водой, но где бы она ни находилась, она повторяла одно и то же: беспомощность – это не привычка, а особенность, невежество – это судьба, жизнь в грязи – это личный выбор. Она содрогалась, говоря такое: будучи дочерью проповедника, она искренне пыталась проявлять христианское благодушие, но всякий раз терпела неудачу, стоило ей взглянуть на кого-то из Джонсонов. Или просто услышать про них. Только вслушайтесь в их имена, говорила она. Такие напыщенные имена люди придумывают для мулов и рыбацких лодок. Брайд. Велком-Монинг. Принцесса-Старлайт. Рэйчес-Спирит. Солитюд. Хид-зе-Найт. А в довершение всего – их главный порок: непростительная беспомощность родителей, Уилбура и Сарри, которые полагали, что сидеть в лодке с леской – это и значит работать. Скормив двух сыновей ненасытному океану, они использовали свое горе как стаканчик уличного попрошайки, а потом как налог, которым обложили соседей. Так почему бы не позволить младшенькой выйти замуж за пятидесятидвухлетнего дядьку, да еще и получить за это кто его знает сколько деньжат. Даже если бы он дал им двухдолларовую бумажку, говорила Мэй, с нее причиталось бы полтора доллара сдачи. Но все знали: мистер Коузи ничего не покупал по дешевке, – а если и покупал, то со временем ценность покупки только возрастала. Как дитя, которое, повзрослев, начнет рожать своих детей. И тут я волей-неволей подумываю еще кое о чем, что так тревожило Мэй. Джонсоны были не просто нищими и никчемными – их дочки, как говорили, рано научились раздвигать ноги. То, что в первую очередь и привлекло мистера Коузи в Хид, могло заразить ее собственную дочь. Не успела Мэй в первый раз поговорить с Кристин о менструациях или придумать способ оградить дочь от неподходящих юнцов, как у нее в доме появляется юное создание, не понаслышке знакомое с плотскими утехами, и эту новую атмосферу Кристин могла бы впитать быстрее, чем фруктовый кекс впитывает ром. А все потому, что мистер Коузи мечтал о детях.

По крайней мере, так он все объяснял знакомым, а может быть, и самому себе. Но не мне. Мне он этого не говорил, потому что я проработала на него с четырнадцатилетнего возраста и знала правду. Девочка ему нравилась. Кроме того, по примеру многих наших, устроившихся на оружейные заводы, которые во время войны были десегрегированы, его полюбовница уехала из города. Вот правда, но не вся. Помню, он рассказывал мне про девчушку, которая бежала за отрядом местных линчевателей и упала в конский навоз, а белые стали над ней потешаться. Это было жестоко: толпа веселилась, придя поглазеть на убийство. Мистер Коузи вспоминал эту историю всякий раз, когда ему требовалось привести пример бессердечности белых, но мне-то кажется, все дело в том, что и он тоже над той девчушкой потешался, и, взяв замуж Хид, он как бы замаливал свой грех. И точно так же, как он старался избегать Кристин, потому что у нее были такие же серые глаза, как у его отца, он женился на Хид в пику старому Дураку. Я вот теперь думаю, что в каждой семье есть свой Дурак – так оно и должно быть. Во всем мире предатели помогают прогрессу. Это все равно как жить среди туберкулезных больных. Потом, когда все перемрут, выжившие станут только сильнее. Что помогает понять разницу между сильным и здоровым духом, между праведностью и правдой – а это, как ни крути, и есть прогресс. Проблема же выживших в том, что делать с местью – как избежать сладости этой гнили. Теперь вам ясно, как внутри семьи возникают заклятые враги? У них есть время и возможности вынашивать в душе злобу, которая им так мила. Хотя это и недальновидно. Что хорошего в том, чтобы лелеять сладкую ненависть, когда человек, отравивший тебе жизнь, – это тот самый (может, и единственный), кто способен и готов отнести тебя на руках в ванную, когда ты уже не в состоянии доковылять туда на своих двоих? Я частенько сидела на кровати Мэй или садилась за ее туалетный столик и наблюдала, как Хид намыливает ей зад или измельчает кое-как приготовленную для нее еду до нужной консистенции. Она стригла Мэй ногти и смахивала белые струпья с ее век. Девочка, которую Мэй всю жизнь старалась уязвить, теперь стала женщиной, от кого та целиком зависела, чтобы не упасть головой в помойное ведро. И Кристин это тоже делала – с нескрываемым отвращением, но делала: проветривала комнату, подметала, кормила с ложечки, подтирала, перекатывала на прохладную сторону кровати невыносимо душными ночами. Но с другой стороны, какой смысл было тратить время, да и всю жизнь, на попытки сбагрить ненавистную женщину в психушку, раз дело кончилось тем, что пришлось для нее колоть лед на кусочки и давать ей его пососать в жаркий день? И какой прок в том, чтобы спалить кровать, разорить гнездо, если потом ты пятьдесят лет живешь на пепелище? Я помню, как мистер Коузи обошелся с Хид на том банкете по случаю дня рождения Кристин. Я ей тогда посочувствовала всем сердцем, и ему об этом сказала. Пока он что-то искал в кармане, а Мэй с Кристин ждали его в машине, я подошла к нему и тихо произнесла: «Никогда больше не поднимайте на нее руку, что бы ни случилось! Если поднимете – я тут же уйду!» Он поглядел на меня – вылитый Билли-младший! – и ответил: «Я совершил ошибку, Л. Большую ошибку!» «Вы это ей сами и скажите!» – говорю. А он в ответ только вздохнул. И если бы я тогда не разволновалась, я бы сразу поняла, по кому он вздыхает.