Тони Моррисон - Любовь [litres]

Я так толком и не выяснила, что там произошло во время танцев, а моя мать не хотела меня посвящать. Вскоре после их отъезда Хид что-то задумала – я сразу догадалась! Она позвонила отельному официанту и попросила зайти за ней. Спустя час после того как она уехала, слышу: к отелю подкатил грузовик, хлопнула дверца. Потом высокие каблуки зацокали по коридору. Не прошло и пяти минут, как я почуяла запах гари. Мне хватило ума подняться наверх с ведром воды. А потом уж я бегала туда-сюда, в ванную и обратно, чтобы наполнить ведро. Но когда горит матрас, вода не поможет. Тебе кажется: ну, все, огонь потушен, ан нет, он затаился глубоко в горке пепла и ждет, когда ты уйдешь, чтобы опять полыхнуть по новой. Тогда уж он сожрет все дотла. Я притащила мешок сахара – самый большой, какой смогла найти в кладовке. И когда Мэй с Кристин вернулись, их кровать была «в шоколаде» – в смысле, в сахарном сиропе.

Хид так и не призналась, хотя и не отрицала, что это она устроила пожар, и я потом недоумевала, почему же она, разозлившись на мужа, выместила свою злость и обиду на Кристин. Больше я не удивляюсь. Как я не удивляюсь, почему он пребывал в благодушном настроении, узнав, что учудила Хид. Мэй, само собой, так ее и не простила, и двадцать восемь лет спустя наслаждалась тем, что злейший враг кормит ее с ложки. Это для нее тогда было куда приятнее, чем если бы сиделкой при ней стала ее дочь – что в конечном счете и произошло.

Вторжение Кристин в дом Хид, сами понимаете, встретила в штыки. Хотя она с радостью возложила на нее заботы о Мэй. А на тот случай, если Кристин вдруг передумает, найдет себе работу и упорхнет, Хид и сама слегла и, скрючив пальцы, перестала заниматься домом. Поначалу мне казалось, что Мэй обрадуется возвращению дочери, хотя Кристин всегда была для нее большим разочарованием. Их вечные ссоры были прямо как конкурс по сочинению разных оскорблений друг для друга, и между отдельными турами этого конкурса проходили долгие годы, когда их общение прерывалось. Вот почему меня так удивила реакция Мэй. Она перепугалась! Она не была уверена, что как-нибудь ночью дочь не придушит ее подушкой. Как бы там ни было, заявляется Кристин, с кучей кулинарных рецептов и с растениями в горшках, которые она расставила по всей комнате. По правде говоря, и ее стряпня, и ее растения быстро свели больную женщину в могилу. Кристин год или около того изображала из себя блудную дочь, а потом в один прекрасный день, на рассвете, Мэй умерла. С улыбкой на устах.

Уж не знаю, чему она улыбалась. Ничего в ее жизни не выходило так, как ей бы хотелось, – ну разве что ей удалось всадить топор войны между Кристин и Хид, когда те еще были детьми. И этот топор засел глубоко, разграничив землю, на которой обе стояли. Когда Кристин наклонялась к Мэй, чтобы смахнуть хлебные крошки с ее подбородка, та замечала в глазах дочери знакомое выражение. Как и раньше, они опять перемывали косточки Хид, пересказывали друг другу старые истории: как Хид когда-то пыталась их надуть, притворяясь, будто умеет писать, как она уронила с тарелки на пол свиную отбивную, потому что не умела пользоваться ножом, и как ее постельные игрища с мистером Коузи не возымели успеха и не отвратили того от загулов, и в какой дурацкой шляпке она приперлась на его похороны. Наконец мать и дочь подружились. Десятилетия вражды, проявлявшейся в ссорах из-за Малкольма Икса, Мартина Лютера Кинга, Сельмы [46] Имеется в виду организованный Мартином Лютером Кингом марш за равенство избирательных прав белых и чернокожих американцев, который состоялся в 1965 г. в городах Сельма и Монтгомери, штат Алабама. , Ньюарка, Чикаго, Детройта и Уоттса, остались позади. Точно так же отпал вопрос, что лучше для чернокожих, потому что на него уже ответила Хид. Она была тем атавизмом, с которым они обе сражались. Никто не выиграл, но они сошлись на цели своей борьбы – вот потому-то, думаю, Мэй и встретила улыбкой свой последний рассвет.

Хид скрючила пальцы, а Кристин свои унизала бриллиантами. Но это не важно. Они все еще продолжают свое сражение, словно чемпионки, а не жертвы. Постыдились бы!

– Ума не приложу, что сказать мальчишке.

– Уж придумай что-нибудь. Да побыстрее. А не то я с ним сама поговорю.

– Что? Что ты можешь ему рассказать?

– Расскажу, зачем нужна молния на ширинке. Об ответственности отца. Об уровне смертности от СПИДа.

– При чем тут СПИД?

– А кто ж ее знает, где она была, с кем спала. И вообще – кто она? Родственников нет, никто о ней никогда не слышал. Одевается как уличная девка, ведет себя как…

– Они бы не наняли ее на работу, если бы с ней было что-то не так. У нее, наверное, есть рекомендации или что-то подобное.

– Ты страдаешь старческим слабоумием или только притворяешься?

– Чья бы корова мычала…

– У Кристин такая репутация, что Иезавель [47] В Библии жена израильского царя Ахава, ставшая символом безнравственной женщины. может позавидовать, а Хид – из семейки Джонсонов, не забывай!

– И как это понимать?

– А так, что в их семейке не имеют представления о моральных принципах. Что может знать о морали и ограничениях Хид, которая выскочила замуж в самом что ни на есть подходящем возрасте – в одиннадцать лет…

– Но она никогда не заигрывала с Коузи, и, сама знаешь, никогда не оправдывала прошлого Кристин. И ее нельзя осуждать за то, что сделал ее папочка.

– Нет, но я прекрасно знаю цену ее папочке. И разве не она пыталась спалить собственный дом?

– Я в эти бредни не верю!

– Ну, знаешь ли, яблоко от яблони недалеко падает. Если уж они взяли на работу такую девицу, как эта, представляю, что там вообще у них происходит! И как можно им доверять – что одной, что другой? Только потому, что Хид позволяет Ромену убирать мусор у нее во дворе, не означает, что она стала другой.

– Какой другой?

– Не той лживой стервой, которая манипулирует людьми.

– А мне казалось, мы обсуждаем поведение Ромена.

– Именно! Его поведение, которое находится под влиянием бывшей шлюхи и злобной ведьмы. Послушай, Сэндлер, я не собираюсь становиться прабабушкой, или бесплатной сиделкой, или бездонным кошельком для чумазой мамки-малолетки только потому, что тебе нечего сказать четырнадцатилетнему внуку. Кроме того, мы несем ответственность за Ромена. На нас возложила эту ответственность наша дочь! Она на нас рассчитывает.

Сэндлер только ворчал в ответ на доводы жены. Он-то знал, что сказать Ромену, хотя и понимал, что ни к чему это не приведет. Запрет общаться с девушкой только раззадорит парня, сделает ситуацию еще более заманчивой. Нет, он не станет ему советовать придирчиво выбирать девушек и отказаться от той единственной, к чьему телу он получил доступ. Это все равно что запрещать утке переваливаться на ходу. Для разговора надо придумать что-то другое. По крайней мере, затронуть тему презервативов, хотя Вида требует большего – чтобы внук вообще прекратил видеться с девчонкой. Это уж совсем невозможный вариант, к тому же, по его разумению, в сложившихся обстоятельствах Ромен действовал вполне разумно. Он не употреблял наркотики, не якшался с уличными бандами, не имел проблем с полицией, да и его манеры заметно улучшились. Но Вида права. Их район сильно изменился, да и времена теперь не те. Они не знали эту девицу и давненько не слышали новостей о житье-бытье женщин Коузи. Только слухи, догадки и попреки местных жителей, которые о событиях в том доме знали ничуть не больше, чем они с Видой. А было время, когда все про всех знали всё. Было время, когда один отец мог пооткровенничать с другим о своем сыне или дочери, а женщины в узком кругу могли перемыть косточки блудливой девчонке. Но не Джонсонам. Им косточки никто не перемывал. Они были белыми воронами даже в Ап-Бич, где все жили буквально бок о бок друг с другом и где каждый чих, каждый косой взгляд сразу подмечался и обсуждался.