Кирилл Топалов - Не сердись, человечек

— Елена ее зовут, — поясняет сестра. — Ее мать представилась нам эстрадной певицей. Хорошенькая такая была. Да что-то не видели мы эту певицу по телевизору ни разу.

— Надо же, моя тезка, — говорю я и думаю, что если рожу такую же куколку, то не буду выходить отсюда, все время буду с ней. Но неожиданно до меня вдруг доходит, что сначала мой ребенок будет младенцем, а когда станет таким, как Елена, я уже не увижу его. Я понимаю вдруг, что Еленина мать никогда, ни разу, не видела свою дочь такой, какая она сейчас, и даже не представляет, что за чудо ее девочка. А ведь девочка тоже никогда не видела мать!

Снова наворачиваются слезы, вытираю их украдкой, иду к другому ребенку. Но не тут-то было: Елена начинает плакать и тянуть ко мне ручонки.

— Они все тут истосковались по материнской ласке, — произносит медленно нянечка — полная женщина лет пятидесяти. — Поэтому мы стараемся их не баловать. Придет такая, как ты, поиграет, они враз и понимают, что к чему, привязываются. Ребенок — такой же человек, как и взрослый, быстро привыкает к хорошему. А хорошее — ласка и доброта — оно ребенку ой как нужно…

Возвращаюсь к Елене, беру ее на руки, и она сразу умолкает. Ничего не поделаешь, придется водить ее за собой, пока не накормлю детей.

Сейчас мы с Еленой кормим круглолицую девочку. Я протягиваю ложку с супом ко рту девочки, говорю «на», и Елена повторяет за мной: «На!» — и пытается дотянуться рукой до рта девочки. Я объясняю ей, что она мама девочки и сейчас сама будет кормить лялечку. Видно, ей это очень понравилось, потому что на все лады повторяет слово «ляля». Только вот относительно мамы пока не может ничего понять и то и дело хватается за подол моего халата, называет меня мамой. Девочка произносит слово «мама» с таким восторгом, что у меня дыхание останавливается. Ну что за кукленок! Эти пухленькие ручонки, эти пальчики и крохотные ноготочки, эти малюсенькие ножки. Решено: пока я здесь, буду приходить к Елене постоянно.

— А ты годишься для работы с детьми, — улыбается нянечка. — Вон как любишь их.

— Очень. А можно приходить сюда каждый день?

— Приходи, — ответила она и, словно поняв, к кому именно я собираюсь приходить, уточнила: — Только Елену забирают, на днях приедут за ней. Какие-то дипломаты. Хотя, скажу тебе по секрету, сначала ее должны были забрать другие люди. Но дипломаты им дали тысячу левов, чтобы они отступились. Они и отказались, сговорчивые попались. Дипломаты на радостях подарили нашему Дому хрустальную люстру. Видела в холле? Доктору Лолову тоже хотели что-то сунуть, но он не взял. Он такой — ни-ни. Правда, обслуживающему персоналу они подарили подарки… Очень уважительные люди.

Слушаю нянечку и цепенею от ужаса. Оказывается, как все просто: захотел ребенка — пожалуйста, выбери себе, какой понравится. Прижимаю к себе Елену, и мне кажется, что я обнимаю куклу. Господи, неужели этот ангелочек — кукла, которую можно купить и продать? Хорошо, что сама Елена пока еще не понимает этого. А мать ее — екнуло ли у нее хоть раз сердце, вспомнила ли свою дочь? Сейчас эта певица сидит где-нибудь в ресторане, позевывает от скуки, а может быть, даже и напевает что-нибудь наподобие: «У меня есть маленький сыночек, у него сопливый носик и тоненький голосочек…» А когда состарится, наверняка вспомнит о дочери, перевернет все детдома вверх дном, чтобы найти ее, и если найдет, будет писать слезные письма, звонить по телефону, и только тогда Елена поймет, что она была проданной куклой…

— Хватит с ними цацкаться, — слышу я голос сестры и понимаю, что ее слова адресованы мне.

Беру Елену на руки и несу в манежик. Хочу поставить ее на пол, но девочка ухватилась за шею, не отпускает меня. Начинаю уговаривать, что ей пора баиньки, что, когда она выспится, я приду опять и мы снова будем с ней кормить лялю, но Елена, словно учуяв своим маленьким исстрадавшимся сердечком очередную ложь, начинает плакать еще громче. Сестра подает мне знак, чтобы я оставила девочку, мол, она сама справится, и я направляюсь к двери. И только здесь, на пороге детского отделения, как всегда с некоторым опозданием, я понимаю вдруг, почему я разревелась, когда вошла сюда. Да потому, что скоро и мой ребенок будет протягивать ручонки к каждому, кто будет входить сюда.

Я много раз собиралась навестить Елену, но так и не решилась. Как только вспоминала о ней, мне казалось, что Елена не живой ребенок, а дорогая игрушка. Видимо, у меня не все благополучно с нервами.

Сегодня Елену увезли дипломаты. На «мерседесе». Я наблюдала из окна. И, как ни странно, даже не заплакала. Все, больше никаких слез. А то взяла привычку: чуть что — и в слезы. Тоже мне, женщина с мужским характером. А что, собственно, произошло? Некоторые люди и не такое переживают, и ничего — кремень. И все же, когда Елену увозили, мне было очень грустно. Видно, девочка совсем уже забыла меня, потому что обнимала свою новую маму с такой нежностью! А ведь когда я была в детском отделении, она просто не отходила от меня, да и я тоже привязалась к ней. И вот — пожалуйста. Почему у людей так получается: кажется, не могут минуты прожить друг без друга, а проходит некоторое время — и словно ничего не было. Это доводит меня до отчаяния. Что же получается, что человеческая привязанность — самое непрочное чувство? Взять хотя бы нас с Жорой. Как все было замечательно три месяца тому назад, и что сейчас. Словно и не было никогда нашей любви, словно и не знали никогда друг друга. Как можно с такой легкостью зачеркнуть все, что было? Неужели его не волнует моя судьба? Я бы не смогла вот так бросить человека на произвол судьбы. Ведь это похоже на умышленное убийство. С каждым днем я начинаю все больше верить в то, что мужчины или просто не способны любить по-настоящему, или же они садисты по своей натуре.

Сегодня у нас урок польского. Как правило, Ани проводит его в холле. Я тоже решила заняться языком. Хоть какая, а польза — несколько иностранных слов выучу. Здесь ведь больше нечего делать. Кроме учебников, у меня нет никакого чтива. Да и, признаться, я почти не заглядываю в них.

Вхожу в холл. Ани пока еще не пришла. Все переговариваются друг с другом, повторяют материал, пройденный на прошлом занятии:

— Цо то йест? То йест мое дзецко.

— Я йестэм жона. Ты йестеш монж.

— Понедзявэк, вторэк, шрода, чвартэк, пьёнтэк, сомбота…

Смотрю на этих ученичек, и смех разбирает. До чего же прилежные! А в школе небось были лоботрясками… Да, матушка-жизнь быстро изучит уму-разуму. Прихватит если, не то что школу вспомнишь, детсадовские песни запоешь.

Но вот входит Ани.

— Дзень добрый!

— Дзень добрый, пани Ани! — отвечают все хором.

Присаживаюсь рядом с Матушкой, которая не обращает на меня внимания и бормочет как заведенная: