Кирилл Топалов - Не сердись, человечек

— А я сама себя уже повенчала! — отвечает Матушка, поглаживая живот и приговаривая: — Мамина деточка.

— Не вздумай сотворить глупость, этого тоже оставляй, — говорит ей Ани назидательно.

— Каждый сам себе хозяин, — бросает раздраженно Матушка, в последнее время Ани и Матушка почему-то ссорятся. — Раньше я была такая же шустрая, как ты. Да только сейчас между нами большая разница — как между небом и землей.

— Интересно, что же это за разница? — спрашивает Ани с иронией.

— Что за разница? — переспрашивает Матушка и после небольшой паузы продолжает: — Я отвечу, если ты ответишь на мой вопрос: почему Христос был распят, когда ему было столько же лет, сколько мне сейчас? Ну так как? Молчишь? Не можешь ответить? А Матушка может, потому что она тоже распята и крест ее — в ней, вот здесь! — закончила она торжественно, приложив руку к животу.

— Кто бы мог подумать! — ехидно смеется Ани. — Ты больше ассоциируешься у меня с блудницей Марией Магдалиной, чем с Христом.

— Пусть блудница, а все же святая женщина, — не сдается Матушка, но продолжить спор с Ани ей не удается, поскольку в палату влетает Гена, которая сообщает, что Лолов и Пеева идут к нам на обход.

Врачи входят сразу же за Геной и направляются к Милкиной койке. Пеева усаживается с одной стороны, Лолов — с другой. И начинают щупать Милкин живот. Перебрасываются какими-то непонятными словами, и разобрать, как обстоят Милкины дела, нельзя. В палату входит сестра, тоже подходит к Милке — укол делать. Милка закусывает губу и молча переворачивается на живот. Бедняжка, всю искололи, места живого не осталось. Сестра уходит. Милка снова переворачивается на спину, натягивает одеяло и устремляет тревожный взгляд на Пееву.

— Не волнуйся и ничего не бойся, — успокаивает ее та, отпуская одну из своих дежурных улыбок.

— Но ведь снова боли начались и кровь, — произносит Милка чуть слышно.

— Ничего страшного, — говорит Лолов. — Это на нервной почве, пройдет. Я ведь сказал тебе: старайся не нервничать.

— А как ребенок? Сердечко бьется?

— Бьется. Гарантирую тебе мальчика, а если будешь слушаться, даже двоих.

— Да, есть такие признаки, — уточняет Пеева. — Все будет хорошо. От тебя же пока требуется только одно: не нервничать.

Пеева уходит, а Лолов усаживается на стул, достает сигарету, долго мнет ее в пальцах и обращается к нам:

— Сегодня ко мне приходила сельская молодежь, просят, чтобы помогли им в организации какого-то там праздника. Вот я и решил предложить вам… Девчонка одна была с ними, боевая такая. Знаете, что заявила? Мы хотим, говорит, устроить встречу с вашими больными, поговорить об их проблемах. Ну, я ответил ей, что, мол, свои проблемы они сами обсудили предостаточно. А вот если бы вы помогли им отвлечься от этих проблем, развеяться — другое дело.

Лолов умолкает, но Матушка тут же заполняет паузу:

— А почему бы нам не обсудить их проблемы? Наверняка они у них имеются, и еще неопределеннее, чем наши. С нами все ясно, а вот с ними — еще вопрос. Сегодня они находятся по ту сторону железного занавеса, а завтра могут оказаться по эту, рядом с Матушкой…

Смеемся дружно, и не столько над словами Матушки о железном занавесе, сколько над тем, что эти боевые-молодые, которые предлагали обсудить наши «проблемы», могут и в самом деле оказаться в скором времени рядом с нами. Конечно, веселость наша жестокая, злая, но что поделаешь.

— Словом, я позвоню им, предупрежу, что вы придете, — продолжает Лолов. — Это Дом молодежи, секция культурно-массовой работы.

— Конечно, пойдем, — как всегда расписывается за всех Матушка. — Мы в самый раз для такой работы — культурной и массовой.

— Только не очень задерживайтесь, — предупреждает Лолов уже на выходе. — А то сестра волноваться будет.

— Избави нас бог от сестер, отцов и остальных опекунов, — бормочет Матушка, стаскивая ночную сорочку.

— Если есть Матушки, почему бы и отцам не быть? — замечает шутливо Лолов уже из коридора.

Но Матушка не была бы Матушкой, если бы осталась в долгу, поэтому она прошагала к двери — как была, в одних штанах, — и, размахивая своей огромной ночнушкой, крикнула Лолову:

— Хорошо, пусть будут! Пусть! Но только в этом году будет и еще кое-что.

— Что именно? — оглянулся Лолов и, увидев Матушку в таком виде, улыбнулся — видимо, привык к ее номерам и решил не обращать внимания.

— А то! План не выполните по приемосдаче детей, двоих точно уж недосчитаетесь! — заявила она и, повернувшись своим огромным задом к Лолову, прошествовала походкой кавалерийской лошади в палату.

— Это правда, что говорит Матушка, Ленок? — Гена прекращает краситься и оборачивается ко мне.

— Что? — спрашиваю я.

— Неправда — так будет правдой! — произносит раздраженно Матушка. — Ленок не из тех, кто бросает своих детей, не то что некоторые вертихвостки… Да, смотрю я на вас, девчата, и вот что думаю: только Ани, как самая ученая из всех нас, уйдет отсюда чистая, как младенец… Ну да ладно, давайте, дети мои, одевайтесь, культурно-массовая работа нас ждет!

— Что-то не хочется идти, — говорю я, так как у меня неожиданно разболелась голова. В последнее время со мной такое случается довольно часто.

— Не выдумывай, а то я, кажется, возьмусь за тебя, — повышает голос Матушка.

Ничего не поделаешь, я собираюсь. Выходя из палаты, целую Милку. Она давно уже никуда не ходит, все лежит. В какое-то мгновение мне кажется, что я не хочу идти никуда из-за Милки. Я заметила, что день ото дня мы становимся все менее чуткими друг к другу, суше, черствее, видно, такими нас сделали наши несчастья. Мне жаль Милку, уж я-то знаю, чего стоят ей это лежание и уколы, койки-то наши рядом, слышу, как плачет по ночам от боли. И все же я ухожу вместе со всеми.

— Как несправедливо устроен мир, — говорю я Матушке, когда выходим из Дома. — Мы с Ани готовы отдать все, лишь бы наши дети не появились на свет, а Милка хочет сохранить ребенка, но не может.

— Нет ума, потому и не хотите детей, — отвечает Матушка. — Знала б, сколько на свете женщин хотят иметь ребенка, а не могут. По каким только врачам не ходят и курортам не ездят, готовы отказаться не только от мужчины, но и от самого господа бога, лишь бы родить! А вы…

— Но ты-то сама — оставила ведь ребенка?

— Оставила, — проронила глухо Матушка, — потому что некому было задрать юбку да надавать по заднице.

— Хорошо, а этого сама собираешься воспитывать или как?

— Милая ты моя, да пусть он родится сначала… Ох, Елена, Елена, знала бы ты, как это ужасно — просыпаться каждое утро с мыслью, что ты — одна, совсем одна. Умирать будешь — и некому подать стакан воды… Вот я и сказала себе однажды: господи, если смогу зачать снова, ничто на свете не заставит меня прервать беременность или бросить своего ребенка… А ты что, собираешься своего оставлять?