Михаил Полюга - Прискорбные обстоятельства

«Как все-таки приятно, как хорошо быть любимым! Горько, когда не можешь ответить взаимностью, но все равно хорошо! Это как горным воздухом надышался или после грозы озоном…»

Я отворачиваю с дороги на проезд к дому Капустиной, и она бежит мне навстречу, оскальзываясь и, словно планирующая с высоты с раскинутыми крыльями птица, неловко балансируя расставленными руками. С разбега она впрыгивает в машину и, сияя глазами, отважно прикасается к моей щеке холодными непослушными губами.

— Замерзла? — спрашиваю я и, неожиданно для самого себя, целую ее в ответ. — Заметь, я не опоздал. У меня еще три минуты в запасе.

— Вышла немного раньше. Или мне в окно выглядывать, приехал ты или нет? — Она засматривает мне в глаза и одновременно поправляет на себе меховую шапочку, одергивает рукава куртки, убирает выбившуюся прядку волос за ухо, снова засматривает и наконец спохватывается: — Вот! Это тебе!

Я разрываю цветастую упаковку, под ней — фирменная белая коробочка с «паркером». Девочка сошла с ума! С ее ли зарплатой раскошеливаться на такие подарки! Но мои нахмуренные брови и грозный вид расшибаются о вопрошающий, как у счастливой школьницы, взгляд: ну что, угодила? Я так хочу угодить! И вместо того чтобы отшлепать хорошенько, я целую ее благостно в губы — еще одна непростительная оплошность, которая когда-нибудь вылезет мне боком.

Она уже отогрелась, и губы у нее мягкие и сладкие, как у чувственного подростка. Но поцелуй умелый и, если бы не сбой дыхания, вышел бы на славу.

— Ах! — откидывается она на спинку сиденья и дышит в полную грудь. — Мне кажется, я так тебя люблю! Так люблю!

— Не произноси это слово, оно затрепано, как сборник анекдотов в вагоне пригородной электрички, — запоздало спохватываюсь я и неуклюжей болтовней пытаюсь размыть жуткий смысл сказанного. — Давно, еще до твоего рождения, об этом написал Пастернак. Вот послушай:

Пошло слово любовь, ты права.

Я придумаю кличку иную.

Для тебя я весь мир, все слова,

Если хочешь, переименую.

— Пожалуйста, переименовывай! — проказничает Капустина. — Только я все равно…

— Что все равно?

— Не скажу! И попроси — не допросишься! — Она ерзает на сиденье, и лучисто сияет, и улыбается, как это умеют только дети и влюбленные. — Придумает же такое этот твой Пастернак! А куда мы едем?

— Куда? Один старый обманщик очень давно пообещал доверчивой и наивной особе женского пола… М-м…

— Не тяни! Я ужасно любопытная, совсем как сорока. А ты специально тянешь…

Но я молчу и делаю вид, что высматриваю что-то на противоположной стороне дороги, потом открываю бардачок и долго там роюсь, включаю и выключаю «дворники», смотрю в зеркало заднего вида.

— Ах, так! — не выдерживает Капустина и несильно колотит меня кулачком в предплечье. — Я теперь ни капельки тебя не боюсь! Сейчас у меня выгребешь по полной программе!

— Что за сленг у молодой привлекательной женщины? Кто скажет, где эта леди нахваталась таких слов? «Выгребешь по полной программе…» Еще и дерется в придачу!

— Я знаю, я знаю! — внезапно издает восторженный птичий крик «леди», и хлопает в ладоши, и дергает меня за рукав. — Эта дорога — на Тригорье. Правильно? На Тригорье!

— Истинная правда! — торжественно подтверждаю я. — Ну как, едем или повернем обратно?

А тем временем думаю, глядя, с какой непосредственностью ликует из-за такой малости всегда рассудочная, жесткая в общении с сослуживцами службистка Капустина, прозванная за характер Сухарем в юбке: да ведь она хрупкий, неуверенный в себе подросток, притаившийся в темных переходах бытия!

Спазм неизбывной нежности внезапно прихватывает мне горло: эта молодая неустроенная женщина могла быть мне дочерью! Боже мой, как я любил бы ее, как любил бы сына, если бы они у меня были! Как баловал бы их, потакал прихотям и причудам! Но сам виноват, что так сложилось в моей судьбе. Сам и никто иной! Так пусть хотя бы эта зорянка попрыгает сегодня с ветки на ветку, напоется всласть, поозорничает…

Если есть на свете благословенные места, то одно из них — Тригорье. Вьется между скалами посреди зелена леса стремительная река; там, где она зажата плотиной, с одной стороны упруго давит на бетон темная молчаливая вода, с другой — с гулом и грохотом обрывается вниз, и пенится, и клокочет, устремляясь все дальше и дальше между скользких покатых валунов. В одном месте река огибает высокий холм из скальных пород, на котором воздымается к небу Спасо-Преображенский Тригорский мужской монастырь.

— Туда мы и направляемся, свет мой Светлана! — продолжаю я, точно средневековый сказитель, — были бы у меня гусли или бандура, так бы и брякнул по струнам, так бы и затянул нараспев. — Но по пути мы заскочим в одно местечко и запасемся провиантом, ибо путь хоть и близок, но не скор. Как я, гожусь в экскурсоводы по сказочным местам?

Капустина легко и беспечно кивает, ей сейчас все равно куда ехать — в монастырь или на край земли, — такое у нее блаженное, упокоенное сияние на лице. И я думаю: что, в сущности, человеку нужно от жизни? Совпадение внутреннего ритма с внешними обстоятельствами? Нет, нужно банальное исполнение желаний или хотя бы видимость исполнения. Но видимость обманывает только вначале, а что делать потом, когда иллюзии развеются и желания так и останутся желаниями?..

— По пути будет шашлычная, я уже успел туда позвонить, — поспешно говорю я, чтобы отогнать неприятные мысли. — Называется «Катенька». Чудо, а не название! Так величают дочь хозяина, ей от роду лет двенадцать. А он мой давний приятель. Я вас познакомлю при случае.

— Станем есть шашлык и пить сухое вино? Я люблю красное, от него тепло и радостно.

— Значит, станем пить красное.

— С тобой легко путешествовать. И вообще легко. Не понимаю, почему она тебя бросила…

«А это не твое дело! — мгновенно напрягаю загривок я, словно оскалившийся волк. — Тебе сюда не надо соваться!»

— Извини! Меня это не касается, — улавливает мой оскал и тут же пасует сообразительная Капустина, вздыхает, отворачивается к боковому стеклу и обиженно замолкает.

К счастью, за поворотом дороги появляется новомодный бревенчатый сруб, притаившийся на прогалине между сосен. Это и есть «Катенька». Рядом со срубом дымится мангал, укрытый от дождя и снега островерхой крышей на четырех столбах. Над мангалом колдует круглолицая улыбчивая женщина в синей куртке на синтепоне и в шерстяной вязаной шапочке.

— Добрый день, Нина! — я выбираюсь из машины и направляюсь к женщине, но и Капустину стараюсь не выпускать из вида: хватит ли у нее ума не высовываться? Мало ли с кем из прошлой жизни я мог бывать в «Катеньке», может быть, здесь знают мою жену, — и, осознавая это, только последняя дура станет светиться и заглядывать незнакомым людям в глаза!