Евгений Крушельницкий - Философские уроки счастья

Но борьба борьбой, а личную жизнь никто не отменял. В восемнадцать лет Карл обручился с баронессой Женни фон Вестфален, «царицей балов». Сделано это было вопреки желанию обоих семейств. Правда, у родителей Женни согласия никто и не спрашивал — видно, шансы его получить были невелики. Через семь лет они поженились. Карл к тому времени закончил университет, в 23 года получил степень доктора философии. Однако не стал ни адвокатом, ни университетским профессором, ни редактором газеты, где тоже успел поработать. Мать считала Карла неудачником и говорила, что он поступил бы умнее, если бы приобрёл капитал вместо того, чтобы писать о нём. Но это будет позже, а пока — счастливая семейная жизнь. Хотя тут как посмотреть. Женни родила шестерых детей, однако бедствия эмигрантской жизни обернулись преждевременной смертью четверых. Лаура и Элеонора покончили с собой, но это уже после смерти отца, который при жизни куда больше думал об изменении мира, чем о прокорме семьи. «Писатель, конечно, должен зарабатывать, чтобы иметь возможность существовать и писать, но он ни в коем случае не должен существовать и писать для того, чтобы зарабатывать». Как говорили древние, речь не мальчика, но мужа.

Ну, а всё-таки: на что жить? Лавочники отказывают в кредите, всё мало-мальски ценное давно в ломбарде, семья бедствует. Мать отказывается давать в долг даже под проценты. А Маркс пишет «Капитал». И тут очень кстати оказалась помощь Энгельса, сына богатого текстильного фабриканта. Правда, отец ничего не хотел давать революционно настроенному сыну, пока тот не образумится, но дело решилось к обоюдному удовольствию. Сын поступил в отцовскую торговую контору в Манчестере, и его заработка хватило, чтобы содержать и Маркса с семьёй. Так вышло, что «Капитал» был написан на деньги капиталиста.

Были, однако, и другие источники дохода. Глава семьи, например, активно интересовался дядюшкиным наследством: «Если собака сдохнет, я спасён», — писал он соратнику. Энгельс откликнулся: «В связи с сообщением о болезни старого наследопрепятственника поздравляю тебя и желаю, чтобы катастрофа как можно скорее наступила». К счастью, смертен не только дядя. В декабре 1864 г. Маркс пишет другу: «Два часа тому назад я получил телеграмму о смерти моей матери… При нынешних обстоятельствах я могу быть более полезным, чем эта старая женщина. Я спешу в Трир за наследством».

Наконец, первый том «Капитала» закончен. Ему Маркс, по его словам, «принёс в жертву здоровье, счастье жизни и семью». А устроила ли эта жертва семью? Какая разница… «Я смеюсь над так называемыми „практичными“ людьми и их премудростью. Если хочешь быть скотом, можно, конечно, повернуться спиной к мукам человечества», — пишет лондонский Прометей. Что ж, любить человечество, наверное, проще, чем своих домашних. Не случайно Маркс держится молодцом, по-прежнему напорист и категоричен. Как вспоминает один из биографов, все его «приёмы шли наперекор с принятыми обрядами в людских сношениях, но были горды и как-то презрительны, а резкий голос, звучавший как металл, удивительно шёл к радикальным приговорам над лицами и предметами, которые он произносил. Маркс и не говорил иначе, как такими безапелляционными приговорами, над которыми, впрочем, ещё царствовала одна до боли резкая нота, покрывавшая всё, что он говорил. Нота выражала твёрдое убеждение в своём призвании управлять умами, законодательствовать над ними и вести их за собой».

Эту ноту хорошо усвоили его последователи. Но куда же так яростно вёл человечество доктор философии?

Маркс и Энгельс быстро нашли в Европе единомышленников, объединившихся в «Союз справедливых». Как и следовало ожидать, оказали на них глубокое влияние и повели за собой. Утопический девиз союза «Все люди — братья» был заменён на революционный: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Справедливых упразднили вовсе, переименовав организацию в «Союз коммунистов». А на первом конгрессе союза в Лондоне в 1847 году одобрили «Проект коммунистического символа веры», который впоследствии стал называться «Манифестом коммунистической партии». Написали его Маркс и Энгельс.

В этом манифесте, в частности, есть слова о том, что коммунизм отменяет вечные истины, в том числе религию и даже нравственность. Недаром же Маркс считал, что мораль — это «бессилие в действии» и коммунисты не проповедуют никакой морали. Так уж совсем никакой? Энгельс внёс ясность в «Анти-Дюринге». Дело в том, что моралей много и все они разные — традиционная «феодально-христианская», буржуазная и пролетарская. Какая же истинная? Никакая. Но при этом всё же самая долговечная из них та, которая выступает за ниспровержение настоящего и, следовательно, представляет интересы будущего. Ясно, что такая мораль — пролетарская. В её этические подробности можно не вдаваться, достаточно быть на стороне тех, кому принадлежит будущее.

Если Гегель полагал, что всё действительное разумно и потому право на стороне нынешней силы, то у марксистов оно — на стороне будущей силы. Мир такие моралисты видят в чёрно-белом изображении, по принципу «наш — не наш», а истину отыскивают путём голосования. Равенство достигается уничтожением индивидуальности, а сам человек рассматривается как материал для воспитания улучшенной модели — «нового» человека. Вот он-то и заживёт счастливо, когда всё намеченное сбудется. Короче, было решено принудительно, с помощью силы, осуществить давнюю мечту о райской жизни. В результате появилась не обещанная диктатура пролетариата, а диктатура над пролетариатом. Остальным пришлось ещё хуже, что неудивительно, потому что среди фанатиков нельзя найти гуманистов, фанатизм — лишь фасад насилия. Б. Рассел, повидавший Россию в 1920 году, сравнивал её с гигантским иезуитским колледжем, где запрещена свобода мысли.

Если у Ницше личность во имя своих прав отрицает целое, то у Маркса — наоборот: личность отменяется, чтобы превратить страну в нечто вроде Спарты или гигантского муравейника. Но крайности, как известно, сходятся, и братание красно-коричневых уже никого не удивляет. Да и велика ли в принципе разница между избранным классом и избранной нацией?

Свободолюбивый М. Бакунин, друг В. Белинского, с Марксом и его соратниками ужиться не смог. И написал: «Одним словом ложь и глупость, глупость и ложь. В этом обществе нельзя дышать свободно и полной грудью. Я держусь в стороне от них и решительно заявил, что не вступлю в их коммунистический союз ремесленников и не желаю иметь с ними ничего общего».

Эта крылатая фраза принадлежит нашему государственному деятелю, занимавшему ленинский пост главы правительства, но уже во времена, когда стране пришлось разбираться с большевистским наследием. Почему же деятели давно минувших лет не могли сказать то же самое?