Маргарита Дорогожицкая - Танец над вечностью

Визит к капитану Чапке успехом не увенчался. Того попросту не было в городе. Я сунулся к бургомистру, но меня даже на порог не пустили, заявив, что фрон Маттерних принимать всяких бродяг не изволит. Пришлось возвращаться несолоно хлебавши и сдаваться на милость Лешуа. В конце концов, какая разница, что распахнет передо мной двери в домах Виндена? Раньше это была инквизиторская мантия, а теперь придется изображать из себя богатея…

— Ай-яй-яй, — кружил вокруг меня и причмокивал портной, — какая фигура, одно удовольствие шить на такого красавца! Сидит все, как влитое, тютелька в тютельку! Будь я девицей, таки был бы уже весь ваш!

— Спасибо, не надо, — отшатнулся я, уклоняясь от широких объятий портного, но тот все равно ухитрился поймать меня за воротник рубашки и ловко накинуть на шею черный шелковый платок, завязав его вычурным образом.

— Таки посмотрите, какой крой, какой материал! — он подтолкнул меня к зеркалу и нырнул вниз, к сапогам. — Фрон Кляйвице — лучший в городе сапожник. Не жмут?

— Нет, — процедил я.

Мне категорически не нравилось собственное отражение. В белоснежной рубашке с воротником-стойкой, в жилете, в неприлично узких брюках и сапогах из мягкой кожи, я был похож на расфуфыренного богатого бездельника, невообразимо далекого от той скромности, которая предписывалась послушникам любого ордена Святого Престола. Разве что когниматы позволяли себе излишние вольности в образе жизни, что, впрочем, объяснялось тем особым положением, которое они занимали, обеспечивая финансовое могущество церкви. И мое, как оказалось, тоже… Но даже казначей когниматов, выдавший мне деньги по поручительным бумагам отца Георга, и тот был одет намного скромнее. Никуда не годится!

Еще полчаса мне пришлось терпеть пыточные примерки, пока наконец портной не убрался восвояси.

— Господин Тиффано, поверьте, вы уже выглядите намного лучше, но все же… — заикнулся Лешуа.

— Бриться не буду, — отрезал я.

— Ну ей же не нравится…

— А вы, господин Лешуа, как я вижу, успели так хорошо выучить пристрастия госпожи Хризштайн, что закрадывается подозрение…

— Тише, тише. Вы же не ревнуете? Это глупо. Вы забываете, что Милагрос ее просто обожала? У нее только и было, что разговоров про хозяйку. Она очень сокрушалась, что вы в сане и не можете ответить на чувства ее госпожи…

— Какие чувства? — вспылил я. — Хватит уже твердить эти глупости. Госпоже Хризштайн плевать на всех, кроме себя. Да и на себя плевать, если так подумать. Предупреждаю, что никаких интрижек, как вы изволили выразиться, я заводить не буду!

— Да ничего такого и не потребуется. Просто окажите некоторые знаки внимания…

— Нет!

— Ладно, ладно, успокойтесь. Мы всего лишь посетим Императорский театр, обратим на вас внимание высшего света и заведем полезные знакомства. Против этого вы, надеюсь, возражать не будете?

— Места заказали? Мне нужны именно "Винденские львицы".

Лешуа подошел ближе и утвердительно кивнул, вглядываясь в мое отражение в зеркале.

— Да, завтра в шесть. А сейчас предлагаю прогуляться по лавкам оптиков. Было бы неплохо сменить ваши очки на что-то более… ммм… несколько менее страшное?

— Это подарок отца Георга! — возмутился я.

— А еще привратник посоветовал обзавестись карманными часами. Винденцы крайне придирчивы и сразу обращают внимание на дорогие мелочи, чтобы понимать положение в обществе того, с кем общаются. Мне порекомендовали часовых дел мастера Гральфильхе. Он несколько чудаковат, но дело свое знает отменно. Кстати, те ратушные часы на площади — его творение. А еще я взял на себя смелость… — Лешуа замялся.

— Да говорите уже, — разрешил я, плотно застегивая сюртук и надевая перчатки. — Да уж, видок у меня еще тот…

Дерек подошел к столику и взял с него трактат профессора Бринвальца, перелистывая страницы. Вид у мужчины был непривычно смущенный, и мне сделалось нехорошо.

— Что еще вы натворили? — спросил я, отбирая у него книгу.

— Вы читали с таким сосредоточенным видом, что это заинтересовало привратника…

— И что здесь странного? В трактате изложены весьма интересные мысли о влиянии жестокости на развитие душевных болезней, а меня эта тема интересует из-за…

— Вот примерно так я и ответил привратнику. Сказал, что профессор Тиффано — известный душевед и ученик того самого Бринвальца…

— Что?!? — ужаснулся я. — Вы с ума сошли?

— Да кто ж знал, что этот Бринвальц еще жив? Всегда полагал, что имена на подобных заумных фолиантах принадлежат давно почившим мыслителям. Вы только не волнуйтесь! Я все устрою. Лично встречусь с профессором и объясню недоразумение…

— Как встретитесь? — оторопел я. — Где встретитесь? Он что, здесь? В Виндене?

— Да, преподает в Имперском университете. Я уже узнавал.

— Господи, да сколько же ему лет? Он ведь учил профессора Адриани, когда тот сам был студентом…

Тяжелые двери закрылись за нами, отсекая наружные звуки, и мы попали в лавку часовых дел мастера. Ее хозяин Жука Гральфильхе был преклонных лет и довольно примечательной наружности. Он носил замусоленную круглую шапочку на лысой шарообразной голове, на его курносом носу поблескивали круглые очёчки, а округлившееся и туго обтянутое рубашкой брюшко как будто завершало этот странный образ идеальной окружности, вписанной в сотни других помельче. Повелитель циферблатов сидел в глубине мастерской, окруженный бесчисленными часами, которые оглушали с порога. Мерное тиканье хода, неслышимое для одних часов, многократно усиливалось в созвучии с их собратьями, создавая удивительный гипнотический эффект. Казалось, что стоит только замереть и вслушаться, и можно услышать дыхание вечности…

— Простите, мастер Гральфильхе, — нарушил тишину Лешуа, — вас порекомендовали как лучшего из лучших. Возможно ли у вас заказать карманные часы для… эмм… профессора Тиффано?

— Ооу, — округлился рот у мастера, выдав маловразумительный звук. — Я… несколько занят… простите.

Я огляделся, пытаясь поймать то странное очарование, которое всегда овладевало мною в подобных местах. Здесь человеческий разум торжествовал над грубой материей и своим гением обращал ее в чудеса, от которых захватывало дух. Разве можно не восхищаться этими искусно сделанными часами в виде крошечного деревенского домика, в котором сидят двое старичков, взявшись за руку, а их сердце, одно на двоих, бьется в вечном ходе времен? Как можно пройти равнодушно мимо этих хрустальных часов на каминной полке, которые прозрачны настолько, что сквозь толщу камня видны все шестеренки, пружинки и гирьки? Неужели возможно отвести взгляд от этого стеклянного цветка, который роняет лепестки на изящный циферблат, растворяясь в причудливой игре теней?