Юрий Гаврилов - Записки комбата

Сергей знал по собственному опыту, как трудно командиру взвода получить жилье.

— Вообще-то, я хотел ее приватизировать, а там видно будет. Но, если тебе так уж нужно жилье, то ставь ящик водки и квартира твоя.

Лейтенант долго не мог поверить в свое случайное счастье, даже когда через неделю его семья переселилась. А про ящик водки, как-то так и забыли. Да и разве в нем дело.

Сидящий за столом командир дивизиона Вовка Клочков, вдруг вспомнил:

— Серый, совсем забыл, тебе же привет. Недавно был у брата в Москве, он у меня «крутой» — депутат, на пикнике разговорился с одним генералом, и выяснилось, что он тебя знает. Фамилия Пузанов, тебе ни о чем не говорит?

Сибирцев вспомнил Афган, и вечно озабоченного и куда-то бегущего молодого пехотного комбата Саню Пузанова. Дружбанами они не были, но водку в одной компании пили.

Вновь их пути пересеклись в Юрге. Саня, в чине полковника, принимал Новосибирскую мотострелковую дивизию. Затем, Сергей убыл в Монголию и с Пузановым больше не виделись. Слышал только, что тот получил генерала.

— Да, знаю я такого генерала. Правда, давно не виделись.

— Сейчас это не просто генерал, а генерал-полковник, командующий Московским военным округом. И от него тебе привет. Хочет встретиться, — торжественно заключил Володя.

— Ну, если хочет, значит встретимся. Смотри-ка, в какие верха его занесло! — с радостью за успехи товарища задумчиво промолвил Сибирцев.

Жалко было бросать свой первый дачный участок, выделенный городом и уже заботливо ухоженный Юлей. На Конотопских черноземах расцветала даже воткнутая в землю палка.

В первую же осень, на шести сотках, вырос большой урожай помидор, огурцов и капусты. Все это перетаскали домой на себе в вещмешках и ведрах.

На участок приходилось проходить через взлетную полосу. Когда у «сушек» проходили полеты, вокруг нее стояло оцепление. Обходить далеко и Сибирцевы не раз пытались перебежать напрямую, бывало, попадая при этом под предупреждающий автоматный огонь оцепления. Ваньку эти приключения были в радость, он бегал и веселился, как бы играя в войну, а Юля в страхе падала и, вжимаясь в пыль и грязь, ползла по-пластунски, моля бога, чтобы в них не попали.

5

Майор Сибирцев стоял у ворот КПП и, вспоминая первый день в офицерских погонах, прощальным взглядом смотрел на расположение части.

— Вот и все. Закончился, очевидно, самый важный этап в моей жизни, — рассуждал невесело он.

С одной стороны — наконец пришел конец этой от зари до зари сумасшедшей, неустроенной, адски нервной и полностью зависимой от начальства жизни, а с другой — Свобода! Радоваться надо, а на сердце печально. Так ждал этого дня, а чувство неудовлетворенности не покидает, как будто всю жизнь шел к намеченной цели, вот уже ухватил птицу удачи за хвост и цель близка, но в последний момент, когда остается буквально несколько шагов, птица вырывается и оставляет тебя ни с чем.

Двадцать лет офицерской службы, двадцать лет, отстоял он, оборотясь к солдатскому строю. Пятнадцать из них, на границе, на краю страны и жизни, научили его не поддаваться ярости, терпеть.

Небольшой червь сомнения все-таки точил голову. Возможно, надо было немного подождать с увольнением: вот-вот должны дать подполковника, да и желание остаться на Украине вряд ли самое верное. Но все, хватит распускать сопли, решение принято!

Взгляд останавливается на «тревожном» чемодане.

— Это все, что заработал за четверть века безупречной службы Отчизне? — появляется в голове навязчивая мысль.

Сибирцев вспоминает слова Михаила Васильевича Субботина, отца друга детства и земляка Вовки Субботина: «Вышел я, отставной капитан, фронтовик, за ворота КПП, уволенный Никитой Сергеевичем Хрущевым по сокращению штатов в 1958 году с вещмешком, двумя банками тушенки, двенадцатью рублями в кармане и тремя малыми детьми на руках, стою и думаю — и это я, фронтовик-победитель, освободивший пол Европы? Ни кола, ни двора. Что делать, не знаю. Страшно стало, страшнее, чем на войне. Ни пенсии, ни квартиры, ни сбережений, вообще ничего. Потом, правда, все наладилось, фронтовиков еще уважали, но первое время очень трудно было».

Сейчас, конечно, все по-другому: и пенсия, и квартира, и льготы есть, но нет главного — веры в справедливость и в человека.

Однако, решение принято. Знать такова сегодня судьба советского офицера. Прощай служба, здравствуй незнакомая гражданская жизнь!

К сорока годам мы явно ощутили чудовищную пустоту, которая образовалась на месте прошлой жизни. Провал, пропасть. И что заполнить ее нечем. Как будто гигантская волна унесла целый мир. Оставив на берегу яркие бессмысленные обломки. И нас вместе с ними.

Страшно сказать, но даже страны, в которой мы выросли, не осталось.

Сибирцев давно понял, что в новую жизнь ему не вписаться. Многие его однополчане, бросив армию, подались кто куда «в судорогах выживания». Однако у большинства мало что получилось. Пропасть не пропали, но и жить не жили, перебиваясь с хлеба на квас, кто в охране, то есть в сторожах, кто в копеечном бизнесе.

Постоянная подпитка адреналином им была уже необходима, а, познав цену боевому товариществу, они попросту не способны были променять его на зыбкие и достаточно условные взаимоотношения штатских. Товарищ, одолживший полтинник до получки, — это одно, а товарищ, который прикрыл тебя под обстрелом, — совсем другое. На гражданке все иначе — каждый сам по себе и играет в свою дуду. После работы люди расползаются улитками, спешат укрыться в своих малометражных раковинах. Дружба лимитирована по времени и интересам.

В голову лезли привычные мысли о будущем. Вроде бы ничего не изменилось, но иногда, особенно в бессонницу, становилось страшно от мысли: что ж это — и все? Ведь, собственно, и не жил. Так — мотался с границы на границу.

Безусловно, очень сложно после двадцати лет яркой насыщенной кочевой жизни вдруг осесть и жить годами — близнецами, похожими друг на друга. Когда все идет на столько ровно, пресно и предсказуемо, что и зацепиться не за что.

Есть такая гипотеза, согласно которой человек рассчитан Создателем на сорок лет. То, что остается после — подарок судьбы или, в редких случаях, совсем другая жизнь. Иными словами — что-то вроде бонуса, великодушно даруемого нам природой, которой мы больше не нужны.