Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь

Выйдя из больницы, я вновь обратился к Мизину, чтобы разрешил мне вернуться в цех. Он долго не соглашался.

— Я докажу вам, что из меня будет токарь! — говорил я ему.

Наконец он сдался.

Поработав три месяца учеником, я перешел на самостоятельную работу.

Палец, вернее, культя, зажила, но на холоде я не снимал рукавицы, так как от перемены погоды рану ломило.

К тому времени сменился наш начальник лагеря. Я сам его не знал, даже и не видел никогда. Говорили, что он еврей.

В один из выходных я решил пойти покалякать с приятелями. По дороге мне попался парикмахер (о нем я еще расскажу подробнее). С ним был офицер с майорскими погонами. Я подумал, что это должно быть новый начлагеря. И не ошибся.

Внезапно я услышал:

— Заключенный Абрамов! Подойди ко мне.

Я подошел, поздоровался.

— Чего прикажете, начальник?

Он улыбнулся.

— Хочу с тобой поговорить.

— С каких это пор начальники лагеря стали беседовать с заключенными?

— С тех самых пор, Абрамов, как законники стали токарями работать.

— А что в этом плохого?!

— Наоборот, хорошо! Только пораньше надо было за это браться.

— И сейчас не поздно, начальник. Я еще молод.

— Одним словом, молодец ты, Абрамов. Я рад за тебя. А теперь есть у меня к тебе просьба.

— Слушаю, начальник.

— Дело такое… Ты кухню нашу видел?

— Вполне…

— Ну так вот. Надо новую строить. И клуб.

— Дело хорошее.

— Для того, чтобы строить, материал нужен. А его-то у нас нет.

— Во всех лагерях лесу полно, да и мы в лесу живем.

— Вот-вот. Об этом я хотел с тобой поговорить. Тебе, как деловому парню, поручаю заготовить бревна. Где возьмешь — не мое дело.

— Я, начальник, обдумать хочу это дело. Оно заманчивое, да вот срок у меня остался маленький…

— Оставишь после себя память в лагере.

Посмеялись. Разговор шел вполне откровенный.

Прогулка моя не состоялась, так как я решил вернуться к себе в палатку, поразмыслить. Мне было известно, что в соседнем лагере заготовили тысячи кубов бревен для отправки по реке. Для того, чтобы раздобыть их, нужен был трактор и трос.

Я посоветовался с ребятами. Судили-рядили, и пришли к выводу, что просьбу начальника выполнить надо. Но как?

Утром я подошел к начальнику. Разговор начал он:

— Ну как, Абрамов, подумал?

— Да.

— Выкладывай.

— Мне нужен трактор и трос. И тракторист, понятное дело.

Он поглядел на меня в упор.

— Как ты собираешься все это обделать?

Я рассказал ему мой план.

— Если ночью, после рабочего дня, сделаю хотя бы два рейса, то материал будет заготовлен дней за пятнадцать-двадцать.

Начальник задумался. На каждое мое слово он повторял: "Забавно, честное слово, забавно…”

— Так вот, — наконец сказал он. — Даю тебе свободное хождение и устраиваю в поселковый гараж. Там и трактор найдется и трос. Но тракторист должен быть из наших!

— Ну, а если нас попутают, то как бы мне второй срок не схватить…

— За это, Абрамов, я отвечаю.

На том и порешили.

Нашел я подходящего тракториста, сообщил об этом начальнику. Тот поднял его документы и дал согласие. Через три дня начальник устроил нас в гараж: меня — токарем, а тракториста моего — слесарем. С завгаром мы сошлись: вместе пили, вместе на баб ходили…

Во время очередной попойки я попросил его дать нам трактор.

— Для вас, ребята, душу свою отдам, а не то что там трактор!..

Чтобы не утомлять читателя подробностями, скажу лишь, что за двадцать дней задание-просьба начальника была выполнена.

Построили клуб, кухню и новый просторный барак. В клубе была организована специальная комнатка для парикмахера, куда ходили и мы и начальство.

Парикмахер наш был бывшим комиссаром. Еврей, по фамилии Крупник. Из Днепропетровска. Военным трибуналом он был осужден на "25-5-5” за "измену родине”. Во время войны он попал в окружение и оказался в плену. Пытался бежать несколько раз, но все неудачно. Товарищи любили его и не сообщали немцам, что он еврей. Вот он и получил от благодарного отечества практически бессрочную каторгу только за то, что остался в живых… еврей в немецком плену!

Семья его находилась в Днепропетровске: старуха-мать, жена, две дочери… Как-то он получил от них письмо, в котором жена просит у него развода, так как дочерей не принимали в ВУЗы. Он дал свое согласие. Дочки теперь учатся благополучно, а жена ждет его возвращения.

Все это он рассказал мне в наших дружеских беседах.

Этому высокому стройному человеку с военной выправкой я был обязан многим. Именно он и сказал начальнику лагеря (тому, что сменился) — это, мол, парень деловой, еврей с Кавказа.

— Когда Гофман (новый начальник) принимал дела, — рассказывал Крупник, — он сначала побаивался дать тебе свободный выход, но я уговорил…

После того, что я узнал от Крупника, мне захотелось поговорить с начлагеря о моих зачетах. Встречу Крупник организовал нам у себя в парикмахерской, чтобы никто не знал, что я встречаюсь с начальством.

Вот тут-то я и поведал ему все о себе. Упомянул и о закрытой тюрьме, где зверствовал армянин, который нынче работает здесь в спецчасти. Рассказал и о нашем разговоре, о его увертках…

— Мне кажется, он мои зачеты уничтожит!

— А что ж ты мне раньше не говорил?! — набросился на меня с руганью начальник. — Завтра же приходи в спецчасть. А я дам задание, чтобы все твои зачеты были подготовлены.

Армянин не ждал такого оборота дела. Выслушав приказание начальника, он вместе с бухгалтером отправился за моими документами.

— Чтобы ни одна бумажонка не пропадала! — напутствовал его начальник.

Через десять минут мое дело было на начальственном столе.

— Прямо здесь подсчитайте, сколько он должен работать из расчета "день за три”!

Все эти прикидки и раскидки долго времени не заняли: мне оставалось находиться в заключении восемь месяцев…

Все покинули кабинет.

— Ну, Абрамов! Восемь месяцев, понял?! — сказал начальник. — Не дай Бог, если услышу, что ты нарушил! Своими руками голову отсеку… Ты должен сейчас быть тише воды, ниже травы, понял?

— Спасибо, начальник.

— Чеши на работу, потом будешь благодарить.

На работу я летел, но все же опоздал минут на двадцать. Объяснил, что задержали в спецчасти.

Все шло отлично. На работе ко мне относились хорошо, свобода моя приближалась.

Но среди заключенных обо мне пошла дурная молва.

Однажды мой товарищ по бригаде Коля Табаков сказал мне:

— Ты, Ази, помог начальству отличиться — построили в зоне хорошую кухню и клуб. Вот начальство с тобой и возится. Да и на кухне ты забираешь для себя консервы и дефицитные продукты.

Я почувствовал, что кровь отлила от моего лица. Волосы зашевелились, когда я услышал эту мерзкую клевету. Трясущимися губами я попросил его отойти со мной в сторону, подальше от посторонних глаз и ушей.