Ян Засурский - Старый шут закон

— Мистер Пирс, проводите меня в ванную!

Позже он подумал, что, пожалуй, впервые за всю свою жизнь он кому-то приказал.

Когда, приняв душ и облачившись в широкий и короткий для него костюм Шарло, он вернулся к гостям, столовая уже была убрана, вымыта и проветрена. Фрэнк приехал и теперь доедал разогретый обед в обществе Пан, которая сидела возле него с чашечкой кофе. В гостиной начали собираться «послеобеденные» гости, и Пирс, опасаясь, что народ чересчур развеселится и не станет слушать выступления, героически пытался запереть бар. Лидии не было, она уложила Мики в постель и осталась с ним, успокаивая и уговаривая уснуть. Ей тоже пришлось переодеться.

Палмер направился к Фрэнку, с которым еще не успел поздороваться, но Миньон его перехватила.

— Спасибо, Palmeur, вы такой молодец, — сказала она и коснулась его щеки губами.

Палмера охватил ужас, — вдруг он сейчас покраснеет? — и, чтобы отвлечь внимание Миньон, он поспешно сказал, что считает происшествие с Мики актом протеста. Он мог бы догадаться, что она не отнесется с сочувствием к подобному умствованию.

— Вы — интеллигентская зануда, Palmeur. Совершили хороший поступок и хотите его испортить, говорите гадости. Все было совсем не так. Мальчик голодал, а эти глупые люди заставили его съесть слишком много — voila [42] Здесь: И вот результат (франц.). .

К великому удивлению Палмера, ее насмешка его не обезоружила.

— Вы сказали то же самое, только другими словами. Наше излишество не только не помогло ему утолить голод, но вызвало рвоту, и желудок его стал еще более пуст, чем был раньше. А нуждаемся в очистительной процедуре мы, те, кто пресыщен. Я, мне кажется, в каком-то смысле ей подвергся. — Он и в самом деле чувствовал, что освободился от прежней поглощенности собой. — Но не буду отстаивать мои занудные наблюдения. Пойду поздороваюсь с Фрэнком.

К десяти часам настроение у Чарлтона Пирса окончательно испортилось. Вечер Пан не удался — редкий случай, но он ей это предсказывал. И дело было не только в переполохе, который устроил Мики, потому что Шарло, как никто другой, умел ликвидировать последствия такого рода происшествий: здесь нужны распорядительность и вещи, как можно больше вещей — полотенца, вода, ванная и душ, чистая одежда и скатерти, тряпки и щетки для мытья пола…

Все это Шарло мгновенно принес, но вот дипломатических талантов, чтобы справиться с этой пестрой, разношерстной публикой, у него не хватало. Если бы он только мог напоить всех как следует, вечер еще с грехом пополам удалось бы спасти. Но он обещал Пан не давать гостям до начала этой говорильни больше одного стаканчика виски со льдом. Кончилось тем, что гости стали нагло воровать друг у друга спиртное, а ограбленные толпились вокруг него, умоляя налить еще, сердились, возмущались, и ему хотелось послать всех их к черту и уйти.

Не то чтобы все как один были пьяницы. Некоторые не пили совсем, взять хотя бы Эмлина Брандта. Другие пили умеренно, и у каждого была своя норма — у кого три стаканчика шотландского виски, у кого два, у кого один, как, например, у Элси Варней и Джойи Брандт, — после которой во всем этом переплетении зависти, ненависти, тщеславия, похоти и алчности они начинали чувствовать себя как рыба в воде. А сегодняшним сборищем было еще труднее управлять, чем обычно.

Шарло был против смешения классов. Хочется Пан заниматься благотворительностью среди пролетариата — пожалуйста, но зачем втягивать в это своих друзей? Шарло вспомнилось, как в детстве на рождество его родители приглашали прислугу в гостиную, где ей были приготовлены подарки вместе с подарками для членов семьи. Его всегда поражал контраст между дешевыми, практичными вещами, которые дарились горничным, кухаркам, лакею, и непомерно дорогими предметами роскоши, которыми обменивались между собой члены семьи, но потом контраст этот смазывался, потому что устраивалась игра в демократию: все хором пели рождественские гимны, а дворецкий садился по просьбе мамы за рояль и аккомпанировал. Позже, когда прислуга расходилась по своим каморкам, отец вытирал клавиши носовым платком, будто на них осталась зараза…

Наверное, он, Шарло, несправедлив к Пан, ее нельзя сравнивать с его родителями, но уж очень далеко она заходит в своей экстроверсии. Чужие беды и заботы для нее важнее собственных. Особенно его заботы. Стоит ему похвалить в ее присутствии какую-нибудь техническую новинку, прибор или краску — готово, завтра же он становится ее обладателем, а он к тому времени и думать о ней забыл.

Вспомнив о своем самодельном радиоприемнике, Шарло направился в уголок за роялем. Сейчас он сядет, поймает какую-нибудь станцию и будет слушать, пока не начнутся речи и выступления. А жаждущие пусть вопят, здесь они ему не помешают.

За роялем Миллисент Спид терзала прелюдию Дебюсси. Отто Балзер примостился рядом с ней на табурете и что-то шептал, уткнувшись носом в ее рыжие волосы.

— Убирайтесь от меня, непотребный старикашка, — говорила она, не прерывая игры. — Я отозвалась о вашем натюрморте добрым словом, а вы забрали себе в голову невесть что.

— Прелесть моя, вы не просто отозвались о нем добрым словом. Вы сказали, что мой натюрморт соблазняет, как искусный обольститель. Вы сказали, что фактура драпировок напоминает трепещущую от желания плоть. Вы сказали…

— Все эти эпитеты вы придумали сами!

— …что моя кисть торжествующе фаллична.

— Ну уж нет, никакого торжества! Нужно очень богатое воображение, чтобы увидеть в кисти фаллический символ.

— Понимаю, в этом смысле вас больше устраивает вечное перо Брандта.

Она захихикала.

— О, на бумаге-то он любовник изумительный, но я его совершенно не занимаю. По-моему, для него женщина — всего лишь героиня его следующего романа, во всяком случае потенциальная героиня.

— Да, и чтобы этот роман написать, он должен изучить и ее тело, и ее душу.

— Зачем ему душа? Душу своих героинь он знает вдоль и поперек: все они одинаковые и все как одна — Джойя. Представляете, он презирает мои…

— Не может быть! Как он смеет?

— …мои новеллы, непотребный вы старикашка! Называет их «умными», а это в его устах смертный приговор.

— Знаете, почему? Потому, что ваши герои не похожи на него. Если бы все они были писатели с черной бородкой, он провозгласил бы вас ведущим новеллистом Америки. И не вздумайте повторить еще раз, что я непотребный старикашка, дрянь вы эдакая.

— Отто, стервец, вы сегодня само обаяние и любезность.

— Положение обязывает: ведь я разговариваю с такой обаятельной стервой. Так вы принимаете мое пари?

— А зачем, собственно? У него самое раздутое «ego» после Муссолини, я это прекрасно понимаю. Он искренне убежден, что все женщины в мире должны быть влюблены в него. А все мужчины — и за это я его уважаю, ничего не могу с собой поделать — в Джойю. — Миллисент отдернула плечо от губ Отто. — Никогда не видела, чтобы он лапал других женщин, не то что некоторые распутники из числа моих знакомых. Он просто раздевает их глазами, это не очень приятно, но вполне безобидно. Его книги куда более сексуальны, чем он сам. Так же, как ваш натюрморт…